Великий князь
Шрифт:
– Хочу уразуметь, – честно ответил Игорь.
Варфоломею ответ понравился.
– Всю жизнь разумей. И не дай, князь, народу своему отпасть от Бога. Учи и сам учися… Помни: народ есть промысел Божий.
При сём разговоре был и Венец, а потом уже вдвоём они долго восстанавливали каждое сказанное старцем слово, пытаясь уяснить доподлинно сказанное им.
Под Рождество упряглись такие морозы, каких и не помнили люди. Громадным багряным комом садилось солнце, восставало великим пожарищем, задолго до своего появления кровеня небесный купол. Снега ружели123, когда выкатывался наконец ослепительный огненный колоб124,
Жалось всё живое друг к другу, искуя обоюдного тепла.
Но варно125 было в зимних людских истопках, весело потрескивали в печах сухие поленья, пахло на воле смолистыми уютными дымками, лохматыми столбушками, упиравшимися по утрам и на вечернем зазорье в далёкое небо.
На праздник Рождества Христова сошла лютая стужа, и на святки зашумела, заиграла, загоготала улица во Девяти Дубах. Ходили с вертепами126, со звёздами вифлеемскими, славили Христа, пели гимны, чинили многоголосно молитвы, а рядом вовсю разыгрывалась шутиха127: парни рядились в страшенные рожи, облекались в потешную одёжу, озорничали друг перед другом, пугали девок и не давали спать селищу до самой поздней ночи, то бишь до самого раннего утреннего часа.
Игорь со Святославом тоже озорничали с местной молодёжью, да и Венец не отставал от них, пугая мир диковинной личиной – сладил из берёсты козью морду, вывернул тулупчик мехом наружу, мотался средь гуляющих сигом и скоком, напялив на руки деревянные колодки, изображавшие копыта.
Игорь вырядился медведем, и его водил по улице на цепи Святослав в обычной своей одежде. Младшему Ольговичу тоже хотелось вырядиться, но не решился, представив себе купание в ледяной проруби на Крещение. Кто на святки рядится, тот в Крещение в ярдань128, в ледяной проруб, окунается. Таков непреложный закон для каждого православного, напялившего на себя в весёлые святки чужую личину.
Не каждому и по силам опуститься в студёную январскую воду, чтобы смыть с себя грех весёлого шутовства, потому и глядят люди на ряженых не токмо со смехом и безудержным весельем, но и с нескрываемым страхом и почтением. А коли не примет лихая такая голова искупление ярданью, то проклята будет не только односельчанами, но и самим Господом. Так считалось и в Девяти Дубах, и по всей вятечской христианской земле.
Игорь с Венцом знали об этом. Однако увидеть их купающимися в ярдани на реке Выдебети местному люду не удалось.
В самую середь святочных гуляний поднялся полк и ушёл гужом129 на реку Оку, а по ней прямиком покатили к Неренску.
Дорога по льду была уже хорошо наторена, и кони раскатисто несли лёгкие походные сани с седоками и поклажей.
В канун Крещения вновь пала на землю великая стужа. По ночам до звона, до отчаянных криков в остекленевшей тиши выхолаживало землю. Скрипели по утрам готовые рассыпаться сани, упряжь на конях стояла колом, и сами кони, согреваясь в беге, закуржавливались белой стынью от холки до копыт. Да и лица людей в один дых умётывало кухтою130, слепило глаза, щипало носы и щёки.
Днём мороз отступал, и на всём пути по Оке у набережных сел миром рубили ярдани. Над головами распарившихся в работе мужичков сверкали топоры, взмётывались заступы-ледорубы, вгрызаясь в ледяные глыбы. Проруби ладили в виде большого креста, аккуратно опиливая внутренние края, вознося над ярданью ледяные триперстия. Открывшееся водное лоно густо парило, как в жаркой бане, над ним мелькали красные лица, а кое-кто в жарком том заделье поскидывал на снег шапки и шубейки.
Игорь весело глядел на работающих, радый чему-то, только ему известному, а когда мужики, обернувшись к набежавшему на них чину, бросали работу и низко кланялись княжеским и боярским саням, как один поснимав с голов шапки, он поднимался в рост, тоже кланяясь им, прикладывая руку к груди, и потом долго махал рукою.
Святослав вторил брату, но каждый раз, когда равнялись с дымящейся ярданью, его охватывал озноб от мысли, что в эту вот студёную купель должны войти Игорь с Венцом.
– А можно миновать такое? – спросил у Петра Ильинича, когда уже близились к Неренску.
– Можно, – сказал воевода, чему-то хитро улыбаясь. – Коли отпустит сей грех попове.
Остановились накоротке за последним перед городищем мыском. Отсюда открывался привольный вид на округу. Ока широко и просторно лежала в своей белой колыбели. Но сколь могуча была она тут по весеннему водополью, говорил широкий чистый простор, далеко к окоёму отодвинувший лесную гряду, белой постланью легли немереные поля вплоть до едва различимого крутояра, поросшего могучим лесом, острым зубием прокалывающим небо.
Там, под крутояром, серпом изгибалось ещё одно русло реки, выпадая из красных великих сосновых боров.
– Нерета, – указуя туда пальцем, сказал Пётр Ильинич. И продолжал ответ на вопрос Святослава.
И снова покатили вперёд, понукая коней. Ах как спешило сердце старого воеводы к отчему порогу, к своей семье, кою во всю долгую жизнь оставлял тут без своего призору, но помнил всегда! Без него вырастали дети, мужали, рождались внуки и тоже мужали, народились и правнуки, а он всё торил и торил дальние тропы рядом со своим князем, редко наведываясь сюда, но всегда оставляя тут душу. Теперь и звалось, торопилось сердце его на встречу с его душою.
С Оки Неренск и не разглядеть. А коли пойти правым берегом, то и не увидеть вовсе. Неренский кромль – за окским крутояром. Высокий холм по левому берегу Нереты искусно извышен крутым отвесным валом, на гребне его могучие деревянные стены тоже возведены с большим мастерством и умом. За стенами – большой боярский двор – крепостица, челядные постройки, дома родовы Петра Ильинича, их близких, припасни, братиницы, осадные дворы, колодезь, в коий и заглянуть страшно – так далеко, так глубоко упрятано холодное око воды. Великий умелец колодезного ремесла, дед Петра Ильинича, создал это чудо, опустив почитай на сотню локтей дубовый сруб, поставил над ним великий ворот, сам с местным корчевых дел мастером ковал лёгкую цепь для подъёма кади. На всей Руси один такой колодезь. С доброй водою любую осаду можно выдержать.
Пробежали Высоцкий крутояр, заросший могучим бором. Близко притиснулся к лесистому берегу зимник131, и Пётр Ильинич отметил для себя новое: в лесные эти пустоши уходила хорошо наторенная гужевая дорога, а чуть дальше по их движению возникли в подоле Высоцкой горы свежерубленые дворы и домы. Ширился и рос вокруг своего кромля Неренск. И уже не первопроходцы, не редкие семьи обживали и обустраивали этот край, но сама древняя Южная Русь стронулась с места и потекла на Север, пока ещё малым людским ручейком, но уже решительно и полноправно.