Великий Кристалл. Памяти Владислава Крапивина
Шрифт:
– … школьной поры, – напоминает Юрка-терапевт.
Он-то в своей стихии. Чует оживление бессознательного конфликта на фоне регрессии к подростковым годам пациента. Но самое досадное в том, что и пациент это чует.
– …пронзительные были рассказы, – поясняю я, – и наивные; сейчас я так не пишу. Но… делал ремонт, нашел старую ветхую тетрадь. Содержание показалось ценным, решил набить его в «Ворде», а там… Почему бы и в сеть не выложить? Так надежнее сохранится…
– Хотелось бессмертия, Влад? – серьезно спросил Юрка.
– Тьфу на тебя! – Что
– Так оценили же!
– Да где там! Первым долгом заподозрили в краже. Интересовались, мои ли тексты. А как доказал, что мои, тут же сделали вывод, что я сам – покойный Тропинин инкогнито. Потому что Влад. Железная логика, да?
Что там было, в рассказах? Одуванчики. Заросли татарника и белоцвета. Были порталы в иные миры в старых голубятнях. Главные герои – мальчишки. Вроде не «тропининские», попроще, но были. А еще полет к звездам. И про то, что богом – не так уж трудно. В подходящем-то возрасте. Но даже если убрать, вымарать случайные совпадения – что-то останется. Сам подростковый дух, который теперь все зовут тропининским…
Юра-терапевт слушал сочувственно. Мол, да, очень жаль, что мою поэзию в прозе приписали кому-то другому.
– Кой черт жалко! – воскликнул я для себя самого неожиданно. Счастье, что читают. А что приписывают известному писателю, так это ведь будто знак качества!..
Юрка закивал:
– Понимаю! На нашем птичьем психоаналитическом языке это зовут амбивалентностью отношения к объекту. Тебе и льстит сравнение с Тропининым, и при этом поднимаются агрессивные чувства.
– Но не к нему же, – возразил я. – К тому, что мне в то «тропининское» состояние больше не вернуться! А я ведь уже и пробовал…
– И что?
– Ерунда выходит. Голубятня есть. Одуванчики тоже. Пацанов так целая куча. А духа нет.
– Ну так пиши в собственном духе. – Юрка с трудом выдавливает из себя советы; им, психоаналитикам, советовать нельзя, чтобы не снять с анализанта ответственность.
– Не могу, – вздыхаю, – никакого духа не осталось. А писать-то надо: я больше ничего не умею толком. Если не наловчусь этим делом хоть чуть-чуть зарабатывать, будет плохо. Долг за квартиру вон какой. Того и гляди выселят. Я уже за порог выходить опасаюсь…
За порогом дома, в подвале которого я провел последние сутки, расстилался солнечный мир. Это он меня, что ли, вверг в тот идиотский ступор, в котором я стал неотличим от статуи? Нет, враги. В их присутствии я филогенетически регрессировал к тому способу адаптивного поведения, который в солнечном детстве не раз наблюдал у насекомых. Замирание. Обмирание. Умирание понарошку, чтобы не случилось всерьез.
В этом состоянии люди в рабочей
Нас привезли, выгрузили, наскоро расставили в пустом пространстве, огороженном забором с колючей проволокой. Около сорока типовых гипсовых статуй, украшавших парки пионерлагерей при прежнем режиме. Верно, теперь те лагеря отошли в частную собственность, а их атрибутику перед уничтожением свезли сюда – в лагерь гипсовой смерти.
Злая судьба неизбежна? Тот, кто сюда нас отправил, был настолько уверен в ней, что даже не выставил охрану. В отсутствие соглядатаев статуи постепенно зашевелились, огляделись. Но лишь к вечеру достаточно осмелели, чтобы позволить себе прогулку, да и то далеко не ушли. Так и слонялись в периметре замкнутого двора в тщетных поисках выхода.
– У меня безвыходное положение, – признался Влад. – На меня вышло западное издательство. Настоящее, серьезное, я проверил: это не развод. Странно, да? Ну, что деловые люди поверили, будто Тропинин жив, а я этакий «старец Федор Кузьмич», отошедший от дел писательских.
– Откуда мы знаем, может, и правда жив? – отметил я дискуссионный момент. – Сообщение в СМИ еще ничего не значит. Ты знаешь, какие СМИ в Центраине. Кто сказал, что в Восточной Федерации должны быть правдивее?
– Знаешь, я тоже так подумал. Воля крупного писателя, властителя дум… И издательство тоже готово с нею не спорить. Обещали напечатать под любым псевдонимом, который я укажу. Прикинь, Юр?
– Что сказать, парнище, рад за тебя! И не кисни так, чудак-человек: счастье стучится в двери! Берут оба рассказа, да?
Влад вздохнул:
– Да в том-то и дело. Рассказов издательство не печатает. Им нужен роман или большая повесть, а я… Ну, ты знаешь.
– Повесть в тропининском стиле? – уточнил я.
– Да уж не в моем собственном, – с ожесточением выдохнул Влад.
Я предложил приятелю не киснуть: что-нибудь да придумаем. Но он, как обычно, залип в непродуктивных переживаниях, и я понял: программу действий надо составить прямо сейчас.
– А что, если взять любой из твоих рассказов и попытаться продолжить? – посетила меня идея.
Оказалось, и Влада она посещала.
– Я уже пробовал, – выдавил он. – Не выходит. Рассказы слишком цельные, после завершения сказать не о чем. И в старое настроение не попадаю. Будто другой человек пишет. Я ведь стал другим человеком, Юра, совсем другим… – прозвучало так, как будто Влад винился в полной утрате человеческого облика.