Великий магистр
Шрифт:
– Ты не сможешь долго оставаться в стороне!
– крикнул ему вдогонку Бизоль.
– Ты задохнешься от скуки!
Но Гуго уже не слышал его, сбегая вниз по лестнице. Бизоль в раздражении улегся на кровать, а когда пришел Зегенгейм и спросил: не видел ли он де Пейна, он сумрачно ответил, что тот, кто сейчас был здесь, очень походил на Гуго, но это был не мессир. Людвига сей бессвязный ответ не удовлетворил, но он более не стал ни о чем спрашивать.
Из Тампля путь Гуго де Пейна лежал к домику графини де Монморанси. Неделю назад он принял твердое решение отправиться вместе с Анной Комнин в Константинополь, поскольку ее пребывание в Палестине заканчивалось. Он посчитал своей обязанностью сопровождать ее в дороге, дабы не подвергать лишней опасности, подобно той, что приключилась с ней возле Триполи. К тому же, исключительно велико было и искушение провести несколько недель в этом прекрасном и чудесном городе, столице всего мира, вновь вернуться туда, где впервые расцвела его тайная любовь. Гуго нарочно не поставил о том в известность своих друзей, надеясь написать
– Жди меня здесь и будь наготове!
– прошептал Гораджич своему верному слуге Джану, усевшемуся на корточки. Сами же они вошли в дом, мимо еще полудюжины подобных молодцов, свирепо вращавших белками глаз.
– Интересно, откуда они взялись?
– пробормотал Гораджич, поднимаясь по ступеням лестницы.
– Из прошлого, - отозвался Гуго. Перед ними открылась дверь в гостиную. За столом сидели Катрин де Монморанси, бледнее обычного, а напротив нее смуглый мужчина средних лет, с холодным холеным лицом и умными проницательными глазами. При виде тамплиеров графиня не удержалась от радостного возгласа. Четыре евнуха, сложив на груди руки, молча стояли возле стен.
– У вас гости?
– произнес Гораджич, делая шаг вперед. Один из евнухов тотчас же встал между ним и сидящим мужчиной, который лишь махнул рукой, отсылая его на место.
– Пусть вас не смущает наше присутствие, - отчетливо проговорил он, улыбаясь.
– Мы с графиней старые приятели и уже закончили наши дела.
Катрин с тревогой посмотрела на него. Она слишком хорошо знала характер султана Юсуфа ибн-Ташфина, чтобы успокоиться раньше времени. Предсказывать его действия было слишком рискованно. Только что между ним и ею состоялся напряженный и трудный разговор, окончившийся многоточием. Катрин без утайки рассказана султану обо всем, что приключилось с ней с тех пор, как она покинула Алжир. Юсуф ибн-Ташфин внимательно и молча слушал ее, не перебивая ни звуком; лишь когда она, еле сдерживая слезы, сообщила о смерти сына, легкая судорога прошла по лицу султана, а глаза потемнели; но он позволил ей выговориться до конца. Даже когда она сказала, что встретила здесь человека, которого ждала, возможно, всю жизнь, он не выдал себя ни единым жестом. В душе его также шла мучительная борьба... После того, как он сам отпустил Катрин в это путешествие, не требуя никаких гарантий ее возвращения, Юсуф ибн-Ташфин затосковал по своей белокурой француженке лишь теперь осознав насколько глубоко и искренне он привязан к ней. Султан корил себя за столь необдуманный шаг, проклинал свою мягкотелость и благородство, рассылая гонцов и соглядатаев по ее следам. Им был отдан приказ закрыть наглухо посольство в Каире, лишь только графиня с сыном переступят его порог, а затем немедленно, не взирая ни на какие уговоры и мольбы, отправить их обратно в Алжир. Но в планы султана вмешалась чума, поразившая Египет. А потом - в посольстве был найден лишь труп евнуха Бензуфа, сама же Катрин вместе с сыном словно бы провалилась сквозь землю. И могущественный султан Магриба Юсуф ибн-Ташфин сам лично отправился на поиски беглянки, не в силах терпеть муку расставания с ней. Теперь он видел перед собой двух рыцарей, и у него не оставалось сомнений, что один из них - именно тот, ради кого Катрин де Монморанси хочет навсегда порвать с ним. Что ж... Он лучше, чем кто-либо другой знал, что принудить женщину, принявшую решение, возможно не силой, а только терпением, как приучают дикого зверя. Голод, ласка и ожидание. Сытная пища, плеть и вновь ожидание. И зверь поползет к твоим ногам. Перед тем, как вошли эти два рыцаря, султан сказал, что отпускает Катрин. Но смысл этих простых слов был иным. Он лишь давал еще один шанс графине, ждал, что она образумится, откажется от своих мыслей и вернется назад, - и тогда он простит ее. Но Катрин восприняла его слова с радостной благодарностью, чего он никак не ожидал от ее тонкого ума, ограненного долгой жизнью на Востоке. Юсуф ибн-Ташфин улыбаясь смотрел на рыцарей, а глаза его то сужались, то расширялись, и он никак не мог определить - кто же из них двоих - тот самый, вставший на его пути?.. Но он уже знал, как поступить с ними и какая судьба ожидает Катрин де Монморанси, едва они вступят в пределы Алжира.
Первым нарушил молчание князь Гораджич, которому надоело столь бесцеремонное разглядывание. Он пододвинул себе кресло и уселся напротив султана Юсуфа.
– Очень хочется пить!
– произнес он недружелюбно.
– Я утолю вашу жажду, - тотчас же отозвался султан, делая знак одному из евнухов.
– Карим! Принеси нам самого дорогого и целебного вина, в фиолетовой бутылке...
Легкая улыбка скользнула по лицу Юсуфа ибн-Ташфина, когда указанное вино появилось на столе, а евнух разлил его в маленькие хрустальные рюмки. Две из них он пододвинул Гораджичу и де Пейну,
– Я не пью с незнакомыми людьми!
– произнес Гораджич, отодвигая рюмку.
– Может быть, вы представитесь?
– Нет нужды, - спокойно заметил Гуго де Пейн, впервые подав голос и пристально глядя на султана Юсуфа.
– Я знаю - кто вы.
– Молчите!
– воскликнула Катрин, порывисто поднимаясь с кресла.
– Вы все погубите!
– Правильно, - согласился правитель Магриба, холодно улыбаясь.
– Имя мое не следует произносить без особой надобности.
– Хорошо. Тогда я скажу иначе, - продолжил де Пейн.
– Вы тот, кто пользуется услугами пиратов, чтобы покупать себе юных жен, разбивая любящие сердца!
– в комнате повисла тревожная тишина после этих резких слов. Нарушил ее сам султан.
– У каждого народа свои обычаи, - промолвил он, с интересом всматриваясь в мессира.
– Счастье женщины зависит не от любви, а от условий и среды обитания. На все воля Аллаха! Спросим у нашей милой хозяйки: жалеет ли она о том, что произошло с ней?
– Мне непонятен этот разговор!
– вмешался Милан Гораджич.
– При чем здесь графиня де Монморанси? И какое отношение к ней имеете вы, сударь?
– Успокойтесь. Теперь уже - никакого, - промолвил султан, приподнимая рюмку.
– Так вы не желаете пить? Или вы думаете, что вино отравлено?
– и султан Юсуф, дабы доказать обратное, полуприкрыл глаза и маленькими глотками с наслаждением осушил свою рюмку. Потом он насмешливо посмотрел на князя Гораджича.
– Как бы то ни было - я пью за Катрин де Монморанси!
– сказал Гуго де Пейн и поднялся, оборачиваясь к графине.
– За тот светлый луч солнца, упавший на пробивающийся из земли росток и давший ему радость жизни!
– Нет, нет!
– воскликнула Катрин, приближаясь к нему и завладевая его рукой.
– Позвольте мне сделать это за вас. Я верю в одно: если жизнь столь жестока, что способна навсегда разлучить влюбленных и не дает им возможность соединиться вновь, то смерть исправляет ее ошибки. Там, в ином мире, любящие сердца сливаются в одно, а юность возвращается к страдальцам.
Она взяла рюмку Гуго де Пейна и поднесла ко рту.
– Не делайте этого, Катрин, - негромко произнес султан Юсуф, с тревогой наблюдая за нею. Но она лишь скользнула по его лицу взглядом и улыбнулась, прежде чем выпить вино.
– Вот видите, как просто?
– весело сказала она.
– Только женщина способна примирить ссорящихся мужчин.
– ... или навсегда погубить, - добавил князь Гораджич, не спускавший с нее глаз, полных любви и ощущения смерти. Он также поднял свою рюмку и выпил ее до дна. Султан Юсуф ибн-Ташфин стал медленно подниматься с места.
В эти же минуты в православном храме в западном районе Иерусалима, в трех кварталах от дома Катрин де Монморанси, начиналось праздничное богослужение в честь освящения открывающейся церкви. Внутри присутствовало более трехсот человек, прихожан, званых гостей и просто любопытствующих, прислушивающихся к мелодичному и громкому голосу старого игумена Даниила. К сожалению, король Бодуэн I не смог почтить своим присутствием открытие храма, в последний момент он изменил свое решение; но среди приглашенных гостей выделялась своей царственной осанкой его сестра Гертруда, окруженная многими знатными рыцарями, баронами и членами Государственного Совета Иерусалима. От основной массы народа их отделяла цепь королевских стражников. Среди множества лиц - мужских, женских, юных и пожилых, застывших в почтительном восторге, недовольно нахмуренных, благоговейных, равнодушных, насмешливых или тайно-злобных, выделялись и те, которым было ведомо, что должно случиться через несколько минут. Возле полыхающих свечей стояла прекрасная Юдифь в розовой накидке-шали, наброшенной на голову, рядом с высоким, широкоплечим князем Васильком Ростиславичем, внимательно поглядывающим по сторонам; он так и не успел предупредить игумена Даниила о грозящей опасности, надеясь на собственные силы... Чуть далее от него мелькало взлохмаченное лицо ломбардца Бера, принимавшего порою умилительное выражение, словно бы он сосал вкусную конфету... В центральном проходе стояли Людвиг фон Зегенгейм и барон Бломберг, рискнувшие прийти сюда на свой страх и риск... Позади них переговаривались о чем-то Ренэ Алансон и Фуше Шартрский, не видевшиеся несколько лет... Вышел из тени на свет и вновь спрятался клюнийский монах, окинувший взором ближайшие ряды... А возле самых дверей застыла огромная, почти неподвижная фигура мрачного рыцаря, чей тяжелый взгляд напоминал бездонную космическую пустоту - то был Робер де Фабро...
Жарко пылали свечи, освещая возбужденные проповедью игумена Даниила лица, говорившего о добре и милосердии, о любви и надежде, о спасении души и небесном счастье. Слова его летели в толпу, как огоньки пламени, которые колыхались по стенам и в руках собравшихся здесь людей, зажигая сознание и освещая мрак, теребя совесть и смиряя вражду и злобу. Звучали пламенные слова, трепетал огонь, колыхалась розовая накидка...
Вытянув шею, Бер всматривался в лицо старика игумена, вслушивался в его речь, которую отторгало от себя все его естество. Когда терпеть больше стало невмоготу, ломбардец поймал взгляд обернувшейся красавицы и подал условный знак.