Великий Мусорщик
Шрифт:
– Спешишь, Фан, спешишь… – покачал головой Кандар. – Не бойся, я не уйду. Я же понимаю, что после того, как я разуверился в своей собственной идее, мне не остается ничего иного, кроме как умереть. Да… Значит, Грон Барбук. Но почему именно он?
– Барбук – самый популярный человек в Лакуне, – неуверенно ответил Гельбиш.
– И ни в чем тебе прекословить не станет, – усмехнулся Кандар. – А когда он тебе надоест, ты сожжешь его на костре. Ты позаботился оставить для него немного сандаловых бревен?
И снова Гельбишу почудилось, что с ним говорит не Кандар, а Гуна. Треклятая старуха! Ее голос, ее манера издеваться.
– Не сердись, Фан, – примирительно проговорил Кандар уже своим голосом. – Просто я думал, что ты выглядел бы на месте Диктатора более импозантно, чем бедняга Барбук.
– Вы должны знать, Учитель, – мрачно произнес Гельбиш, – то, что я сделал… Я сделал не затем, чтобы самому стать Диктатором! Власть не прельщает меня.
– Врешь, Фан! – строго сказал Кандар. – Власть – единственное, что тебе по-настоящему нужно! Еще с тех пор, когда ты был культуристом и наращивал мускулы. Да и при мне… Кто обладал не номинальной, а подлинной властью? Не ты ли?
Гельбиш неожиданно кивнул в знак согласия. И тут же отрицательно покачал головой.
– Я любил вас, Учитель, – забормотал он. – Всегда любил. И сейчас… люблю… предан вам и вашим идеям… до…
– До последней капли моей крови, – сказал Кандар.
Гельбиш резким движением распахнул ящик и взял револьвер. Кандар только ухмыльнулся.
– Скажи, Фан, а что потом? – спросил он тихо, уже безо всякой насмешки.
– О чем вы, Учитель?
– Что будет с Лакуной? Когда ты станешь ее… хозяином? Куда ты поведешь ее?
– По пути, начертанному вами! – ответил Гельбиш, перезаряжая револьвер.
– Нет, Фан. Мой путь кончается тупиком. Если ты еще не понял, то скоро поймешь. Чтобы вести народ, надо дать ему цель. Я знаю, какую цель ты ему дашь. Ты засадишь в санлаги всех, кто только посмеет противоречить твоей цели, всех, кто мог бы посметь… противоречить…
– Моя цель? – нахмурился Гельбиш. – Вы знаете мою цель?
– У тебя одна цель – власть! Ты ее получил. Но ты не удовлетворишься властью над крохотной Лакуной. Ты захочешь большей власти! И ты научишь людей считать себя выше других, научишь презирать других. Ты призовешь их заставить этих – других – стать такими же, как они, силой! Ты превратишь народ Лакуны в свое послушное орудие в борьбе за Большую Власть!
Гельбиш поднял револьвер.
– Но ты не Наполеон, Гельбиш! Не Александр Македонский! А Лакуна всего лишь маленькая Лакуна. Несчастная, богом обиженная страна.
– Замолчи! – крикнул Гельбиш.
Он выстрелил. Два раза. Выстрелил точно в сердце. Но Кандар не упал. Он стоял и смеялся.
– Ты погиб, Гельбиш! Во Дворец Нации ворвалась толпа и, смяв караул, вскрыла гроб! – Последние слова Кандар произнес хриплым голосом Маркута.
Гельбиш очнулся и открыл глаза. Перед ним стоял Маркут.
– Что ты сказал?!
– Во Дворец ворвалась толпа и вскрыла гроб Диктатора. – Лицо Маркута было белым как полотно. – С ними… Вэлл, – прошептал он чуть слышно.
– Что?! Вэлл?!
– Да… Вэлл…
Глава тридцать третья
Большинство контрабандистов, промышлявших вдоль южной границы, проживали в горных деревушках близ Гарзана и в обычное время вели жизнь примерных граждан. Старик Бурт, не склонный подчиняться Гигиеническому Уставу и прочим установлениям Нового Режима и, как утверждали его друзья, не желая расставаться со своей когда-то ярко-рыжей бородой, вел жизнь почти отшельническую. Он устроил себе жилище в труднодоступном уголке, на северном склоне Гонша, в пещере, обнаруженной им под небольшим водопадом.
Старик – впрочем, в те времена он был не так уж стар – соорудил наверху небольшую плотину и нечто вроде шлюза, с тем чтобы иметь возможность отводить водопад и таким образом открывать и закрывать вход в пещеру.
Здесь он не только жил, но и держал переправленную через границу контрабанду. В куче вещей, сваленных в углу, можно было обнаружить и ящик с джином, и бутылки виски, и блоки американских сигарет, и транзисторные приемники, и еще множество не дозволенных к употреблению предметов.
Невысокий, коренастый, заросший до самых глаз рыжей с обильной проседью бородой, с неправдоподобно густыми бровями, из-под которых выглядывали острые, внимательные глазки, в мохнатом козьем жилете, он казался Марии каким-то лесным чудищем.
В первое мгновение, увидев его, она вскрикнула от испуга, но вскоре прониклась к нему полным доверием, привыкнув к его устрашающему облику.
Оказавшись в столь романтическом и необыкновенно красивом месте, Мария вдруг воспылала горячей любовью к своей родине и, расплакавшись, заявила, что ее сердце не выдержит разлуки с Лакуной. Но тут же испугалась, что Ален оставит ее, и объявила, что во всяком случае не перешагнет границы, не попрощавшись с отцом.
И вот отец стоял перед ней. Небритый, в каком-то пегом костюме, взятом из гардероба Гарбека, он показался ей таким жалким, что она с трудом удержала слезы.
Кандар слабо улыбнулся и обнял ее.
– Отец, – прошептала она, – прости меня…
За шумом водопада Кандар не расслышал ее слова. Скорее догадался по ее лицу, что она просит прощения.
– Да, да… – проговорил он все с той же слабой улыбкой. – Все хорошо… хорошо…
– Вам надо отдохнуть, дорогой Диктатор, – сказал Ален.
– Диктатор… – с усмешкой повторил Кандар. – Да, да… отдохнуть, если можно.
Мария повела отца в жилище Бурта. Возле костра он заметил рослого саквалара, мирно обсуждавшего что-то с бородачом в грязном меховом жилете, по-видимому, с тем самым контрабандистом, о котором говорил по дороге Ален. Конечно, саквалар, дружески болтающий с закоренелым контрабандистом, – зрелище необычное, но за эти дни Кандару довелось быть свидетелем стольких событий, гораздо более впечатляющих, что он перестал чему-либо удивляться.