Великий Мусорщик
Шрифт:
– Насилия? – переспросил Кандар. – Я видел, как твои люди расправлялись с этими несчастными – там, в Вэлловом урочище!
– Вы… были… там?!
– Благополучие? – не слушая его, продолжал Кандар. – Я провел сутки в санитарно-исправительном лагере, Фан! Чем они отличаются от гитлеровских концлагерей?
Наступило долгое молчание. Гарбек слышал, как бьется его сердце. Наконец Гельбиш заговорил:
– Неужели, Учитель, вы полагаете, что великая идея может победить неверие и сопротивление сама собой? Для того чтобы идея стала реальностью, необходимо то, что вы называете насилием. – Голос Гельбиша звучал сухо и жестко. – Все эти годы я брал на себя всю черную, неблагодарную работу, без которой ваши идеи остались бы только прекрасными мечтами. Откажитесь от лагерей – и страну охватит анархия, грязные суеверия… все то, что вы так ненавидите!
– Да… Я думал об этом. Думал… Но почему, скажи мне, почему после почти трех десятилетий Нового Режима древние, дикие, давно угасшие суеверия, такие как вера в этого Вэлла, вернулись и расцвели пышным цветом? Ты не задумывался над этим?
Гельбиш молчал.
– Я скажу тебе почему, – подавленно произнес Кандар. – Это мы… Мы всей своей деятельностью возродили в людях это суеверие, оживили давно уже мертвого дьявола!
– Мы? – чуть ли не крикнул Гельбиш.
– Да, мы! Это протест, Фан. Протест против нашего Режима, против насильственного, принудительного регламентирования всей жизни, – с горечью сказал Кандар. – Я… мы потерпели поражение, Фан…
Гарбек слушал откровения Кандара со страхом и изумлением. Диктатор оказался совсем не таким сумасшедшим, как ему представлялось. Он подумал, что не следует слушать дальше. Он снова потянулся к кнопке и все же не нажал ее.
– Учитель, я хорошо понимаю ваше состояние, – отвечал Гельбиш. – Вы столько пережили за эти дни… Но то, что вы сейчас сказали, это… это… Я этого не слышал! Вы вернетесь в резиденцию, отдохнете и поймете, насколько вы неправы в своих… я бы сказал, опрометчивых суждениях. Тем более что спокойствию Лакуны угрожают ее давние враги. В страну вернулся Кун.
– Кун?! Никакого Куна нет! – засмеялся Кандар.
– У меня есть свидетели, видевшие его на пути в Гарзан! – воскликнул Гельбиш.
– Ерунда! Это я – Кун! Какой-то болван принял меня за моего братца! – Кандар снова рассмеялся.
Гельбиш молчал – очевидно, он по-настоящему растерялся.
Такое обилие государственных тайн и чересчур откровенных высказываний Диктатора показалось Гарбеку обременительным. Есть вещи, которых лучше не знать. И вдруг его охватил страх: а если Гельбиш знает, что все палаты прослушиваются?! Одного подозрения, что он мог слышать их разговор, достаточно, чтобы… Гарбек быстро выключил аппарат и отпер дверь. Некоторое время он стоял, прислонившись к притолоке, с трудом сдерживая дрожь. Послышались шаги. Гарбек бросился к окну, стараясь придать себе самый непринужденный вид. За окном, на песочной дорожке, стояла машина Гельбиша, и два дюжих саквалара прохаживались вокруг нее.
В кабинет вошел Гельбиш. Он тяжело опустился в кресло для пациентов и пристально поглядел на Гарбека.
– Я испытываю неловкость, Господин Министр, что обеспокоил вас, – нерешительно произнес Гарбек, но Гельбиш прервал его:
– Вы поступили правильно, доктор Гарбек. Человек этот, конечно, не Лей Кандар. Однако сходство столь велико, что при известных обстоятельствах может стать опасным. Особенно опасным, если он окажется… на свободе.
– Да… да… я в этом… не сомневался, – с трудом выдавил из себя Гарбек, с отвращением понимая, куда клонит Гельбиш.
– Пока он останется здесь, – сказал Гельбиш. – Завтра за ним приедут. А пока никто не должен вступать с ним в контакт. Вы меня поняли?
– Понял, господин Министр Порядка…
– Что касается вас… – Гельбиш сделал паузу, и у Гарбека упало сердце. – Вы награждаетесь орденом Сана высшей степени и Золотой медалью Кандара.
Сердце Гарбека вернулось на место. Золотая медаль с изображением профиля Диктатора в лавровом венке выдавалась за самые высокие заслуги.
Гельбиш встал и протянул руку, которую Гарбек пожал с подчеркнутой признательностью.
– Негодяй, – прошептал Гарбек, когда Министр Порядка сел в машину и выехал за ворота клиники.
И тут же оглянулся – не услышал ли кто-нибудь. Никто его не слышал.
Совет при Диктаторе является совещательным органом, не имеющим ни законодательной, ни исполнительной власти, и призван олицетворять собой живую связь Власти и Народа.
Совет при Диктаторе состоит из председателя и десяти членов. Председателем Совета является сам Диктатор. Никто из представителей администрации в число членов Совета не входит.
Все десять членов Совета – люди, широко известные и пользующиеся всенародным почетом.
Достаточно назвать Грона Барбука, Великого Мусорщика Лакуны, а также композитора Вуда Йораха, автора национального гимна и песни для детей, воспевающей Отца всех детей Лакуны, “Наш великий Лей Кандар”.
В число членов Совета входят и такие знаменитые люди, как величайший поэт Лакуны Уйва Чобаш, чьи гекзаметры, воспевающие подвиги Диктатора и его ближайших соратников, стали хрестоматийными и изучаются во всех школах.
Типичными представителями народа являются молотобоец Тург Муреш, руководитель Всеобщего союза тружеников Лакуны, доказавший на деле, что соблюдение Санитарно-Гигиенического Устава не только способствует здоровью, но и содействует производительности труда, а также крестьянин Гурк Охум, сделавший открытие, что ежедневное обтирание скота пятипроцентным раствором борной кислоты предохраняет их от всех болезней, а у коров повышает удойность в шесть раз.
Ярким представителем творческой интеллигенции является любимый народом замечательный артист Лакунского драматического театра, лучший исполнитель роли Кандара в пьесе “Заря над Лакуной” Гус Выпруй, заслуженно гордящийся тем, что при его появлении в роли Диктатора все зрители встают и кричат “Сана!”.
От военных в Совете заседает девяностопятилетний генерал Брон Югурт, бывший военный министр Имперской Республики, в первые же минуты Революции присягнувший Новому Режиму.
Совет при Диктаторе собирается три раза в год, и его заседания проходят в торжественной и парадной обстановке.
Глава тридцатая
Вернувшись из Гарзана, Гельбиш заперся у себя в кабинете и выключил все телефоны. Он сидел, глубоко вжавшись в кресло, и разглядывал стоявшую на столе фотографию Кандара в рамке из красного дерева. Внизу стояла надпись: “Любимому ученику и другу, моему третьему плечу, в день Победы”.
Внезапно резкий порыв ветра распахнул окно. Гельбиш встал, чтобы закрыть его. По небу стремительно неслись темные клочья облаков. Волны вздыбливались у прибрежных скал, обдавая их белой пеной. Точно в такую погоду двадцать восемь лет назад они с Кандаром прибыли сюда, в Лакуну, на крохотном рыбачьем баркасике и высадились на пустынном, неприютном берегу, чтобы начать то дело, которое завершилось победой солнечным днем 19 января…
А теперь тот, кто дал ему цель жизни, чьи идеи стали смыслом его существования, хочет, чтобы он признал, что все эти годы прожиты напрасно, впустую…
Гельбиш прикрыл окно, но продолжал смотреть на море.
– Знаешь, Фан, – сказал ему Кандар в клинике каким-то дрогнувшим, неуверенным голосом – голосом, какого Гельбиш еще ни разу не слышал, – там, в Вэлловом урочище, когда заиграли суры и все эти люди стали плясать… дико, самозабвенно, чудовищно непристойно… я вдруг почувствовал, что и меня тянет туда… к ним… Значит, и я мог бы? Значит, и во мне есть… это…
В ту минуту Гельбиш почувствовал, что тот, кто стоит перед ним, не Кандар. Кандар не мог сказать такого… Учитель превращается… нет, уже превратился в слабого, раздираемого сомнениями человека, неспособного больше руководить государством.
Он попятился к двери и, нащупав ручку, выскользнул из палаты. Задвинул защелку, заглянул в глазок: Кандар стоял посреди палаты и удивленно смотрел на дверь. Гельбиш отвернулся и медленно пошел по коридору…
Он не сомневался, что решение, принятое им в тот момент – оставить Кандара в клинике Гарбека, – единственно правильное. И вовсе не потому, что, вернувшись в резиденцию, Диктатор может отстранить его, Гельбиша. Он примирился бы с отставкой, если это необходимо для дела Нового Режима, дела, которое ему дороже высокого положения и даже самой жизни.