Великое Нигде-1: Побег из Шуршенка
Шрифт:
– В том и дело, что теория на то и теория, что она кристально чиста. Никакого подвоха, иначе и смысла в задачках такого рода нет. Надо лишь поверить, что, убив ребёнка, все станут счастливы. Но убить должен ты. И ты должен посмотреть на ситуацию глазами невинного ребёнка.
Гербес со страхом воззрился на Броккена.
– Зачем?
– Чтобы поверить в условия задачи. Дети не отравлены моралью, религией, бытом, опытом, другими людьми и, самое главное, страхом, поэтому всё ещё могут считаться разумными существами. У них абстрактное мышление возведено в максимально достижимый абсолют.
– Это бесчеловечно.
– Бесчеловечное мышление тоже необходимо. Да нас окружают сплошные абстракции. Люди, которых ты не знаешь, места, где ты не был, для тебя не более чем абстракции. По сути, ничто. Где-нибудь в стране, в которой ты не бывал, землетрясение унесло жизни тысяч людей, которых ты не знаешь. Ты сокрушённо покачаешь головой, а через пять секунд уже забудешь об этой новости. Нелюбимые занятия, нелюбимая работа - абстракции для тебя, потому что ты по-настоящему не живёшь ими, а занимаешься по необходимости. Фильмы, музыка, любая развлекуха - это всё абстракции, уход от реальности. Да и сама реальность по-настоящему реальна лишь тем крохотным островком, на котором ты в данный момент находишься. И у каждого своя реальность, вернее, несколько реальностей, в которых он и перемещается. В общем, абстракции - это всё то, с чем ты на данный момент напрямую не связан и о чём недостаточно много думаешь. Даже жизнь наших родителей часто для нас абстракция. Математика сплошь абстракция, есть куча игр, в которых необходимо отстранённое мышление. Те же шахматы и го. Представь вместо фигурок и фишек живых людей. Чтобы управлять государством или командовать войском, необходимо решать задачки похлеще этого невинного убийства абстрактного ребёнка ради абстрактного счастья абстрактного человечества. Там такие задачи решаются уже на практике. По несколько штук за день ради конкретных целей. И для достижения максимального результата на практике ты должен воспринимать людей в виде фигурок на шахматной доске.
– Но не ради же счастья всего человечества!
– Кто знает. Да и без разницы, ради чего. Кому-то надо их решать.
– Зачем вообще кому-то понадобились эти абстрактные задачки?
– А чтоб уметь видеть суть, игнорируя предрассудки.
– Завязывай, Брокк, со своими фантазиями. Неужели ты не понимаешь, что так ты даёшь предустановки своему мозгу на определённые действия? Потом сам не заметишь, как начнёшь правду говорить. А там и война из-за твоей правды начнётся. Одним ребёнком не отделаешься.
– Ничего я себя не настраиваю. Я же отдаю себе отчёт о том, что это всего лишь фантазии. Я разделяю выдумку и реальность, я думаю о последствиях. Фантазия, как и творчество, не должна иметь границ. Хотя бы в мыслях люди должны быть свободны.
– Вот, Брокк, ты уже начал рассуждать, как типичный серийный убийца. Сначала внутренняя свобода, а потом пойдёшь по ночам людей в подворотнях резать, объявив себя сверхчеловеком каким-нибудь поганым. Порядок - это дисциплина, а дисциплина - это ограничения. Думаешь ты, как же… не жравши по суткам, язву желудка надумавши. Всё. Хватит! Со всеми этими передрягами, перестрелками и супергероями я вусмерть проголодался. Не помешает червячка заморить, совсем не помешает.
– Вежливо говорить не жрать, а кушать. Так говорят в приличном обществе.
– Койоты, шакалы и нормовцы, рыскающие вокруг нас, - вот на сегодня твоё приличное общество. Если тебе хочется кушать, то и говори себе кушать, сколько влезет, а я хочу жрать. Голодный как собака, собаку и сожрал бы без соли и перца, без горчицы и кетчупа. Живьём бы слопал мерзавку. Вилку бы ей прямиком в печень воткнул и ножиком вырезал. О, гляди, там не Брынцулы нарисовались, а? – Гербес сощурился в бинокль и передал его Броккену.
– По времени они и должны быть, – согласился Броккен.
– Итак, мы торжественно влетаем в Брынцулы. И тут же врываемся в закусочную. Я закажу себе самый огромный бургер с парой самых сочных говяжьих котлет, с самой огромной порцией жареной картошки. И целую бадью чёрного крепкого сладкого кофе. Ах!
Гербес зажмурил глаза от удовольствия. И на радостях допил воду из второй фляги.
– Повезёт, если у них хотя бы картошка будет. Это степной городок, с продуктами могут быть перебои, – вернул в реальность размечтавшегося брата Броккен. – Как в Шуршенке. На воду не налегай, брат.
Интуиция не обманула Броккена. Чем ближе становились Брынцулы, тем подозрительней выглядел городок, который встретил их неказистыми постройками с механизмами неведомых назначений, что нехотя переросли в кирпичные и деревянные здания двух и трёх этажей.
16. Добро пожаловать в Брынцулы
Броккен без страха и надежд, а Гербес с предвкушением и самоуверенностью “торжественно и величаво” вплыли в шахтёрский городок Брынцулы, по-весеннему грезя о сочных бургерах и бадье свежезаваренного кофе, а шахтёрский городок Брынцулы, надо же такому случиться, оказался самым решительным образом пуст и заброшен, как тыква, пережившая Хэллоуин.
Встретил их город биллбордом с огромным доброжелательным смайликом жёлтого цвета и бодрой надписью: "Вас приветствует Брынцулы, самый гостеприимный городок в Ничейных степях!". Буквы и смайлик едва проглядывали под серым слоем затвердевшей пыли, нанесённой ничейными ветрами.
Поселение, располагающее, как утверждала географическая карта Гербеса, почти парой десятков тысяч жителей, изумило вновь прибывших вызывающей неопрятностью замусоренных улиц, а также тем, что в момент "торжественного и величавого" прибытия Гербеса и Броккена ни один из этих тысяч заявленного картой населения на улицах родного города присутствовать не соизволил.
В середине-то дня.
Прямая дорога, широченная, как приличный поселковый проспект, уверенно пронзала город. Дорогу покрывал неухоженный асфальт, растрескавшийся, как панцирь неторопя, выжившего после кошмарной встречи с супергробовщиком, наверняка немощным от старости или же молодым и неопытным. Из толстых трещин привычно росла жёлтая и красная трава и по-хозяйски пустили корни кустарники, усыпанные зелёной мелкой ягодой. И даже обосновался цветок с чёрной сердцевиной в красный крап, только в разы меньше, чем его степные собратья. Сам асфальт едва проглядывал из-под слоя земли, черневшей и на тротуарах.
Стены домов изобиловали тёмными крупными кляксами, кирпичом, сбитым и частично выпавшим, как осколки гнилого зуба, ржавчиной, а также окнами в жёлто-серых и пепельно-серых мутных подтёках. Граффити выглядели, как плоские тусклые призраки, прибитые к стенам. На вывесках и щитах в слипшихся лохмотьях грязи с трудом различались рисунки и надписи. Провалы подворотен взирали враждебно. Из-под арок недоброжелательно выглядывал полумрак. Тупики с мусорными баками таинственно краснели. Редкие городские зюзики, ведущие войну с местными крысами, не таясь, деловито сновали по улице и с брезгливым пренебрежением косились на жужжащую платформу.