"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Нажмите на выступ в замке, — ее глаза были скрыты шелком, и отец Лоран подумал: "Еще и ослепла. Нет, конечно, зачем так мучиться? Но она даже отвар опиума не сможет проглотить — у нее все горло сожжено".
Он провел пальцами по медному замку и вздрогнул — тайник открылся. Отец Лоран посмотрел на тусклый блеск золотой булавки. Наклонившись к Мэйгуй, священник прикоснулся губами к высокому, окутанному шелком лбу.
— Я передам, милая, — иезуит почувствовал смертельный, лихорадочный жар ее тела. "Все передам".
— Скажите…, - услышал он дуновение ее голоса. Потом она застыла, впав в забытье. Отец Лоран, спрятав булавку, вышел из комнаты.
Император стоял, прислонившись к укрытой шелковыми панелями стене, рассеянно слушая врачей.
Отец Лоран низко поклонился. Не поднимая глаз, священник проговорил: "Ваше величество, я согласен с моими уважаемыми коллегами — никакой надежды нет. Это просто вопрос времени, а благородная дама Мэйгуй очень страдает…"
— Ну, так дайте ей опиума! — раздраженно сказал Хунли. Под глазами императора залегли темные тени. Священник чуть слышно вздохнул: "Говорят, он приказал отрубить головы всем дворцовым рабочим. Просто так, на всякий случай".
— Ваше величество, — подобострастно ответил один из дворцовых врачей, — благородная дама не в силах проглотить отвар, к сожалению…
— Почему я все должен делать сам? — зло подумал Хунли. Нащупав в кармане халата кожаный шнурок, отстранив врачей, он шагнул в комнату, захлопнув за собой дверь.
Он наклонился над Мэйгуй. Вздохнув, пропустив под забинтованной шеей шнурок, император резко затянул его.
Они шли по берегу моря — огромного, уходящего вдаль, ясно-синего. Под ногами был теплый, белый песок. Мэйгуй, остановившись, почувствовала детскую ладошку, что сжимала ее руку. Мальчик был похож на отца — с темными, большими, ласковыми глазами. Чуть вьющиеся волосы шевелил ветер.
— Папа, — сказал ребенок, указывая на горизонт. "Там папа. Пойдем, мамочка". Сын потянул ее к воде. "Пусть плывет, — Мэйгуй приставила к глазам ладонь. Паруса корабля исчезали в полуденном, жарком сиянии солнца. "Пусть будет счастлив, мой любимый".
— Нам дальше, маленький, — Мэйгуй улыбнулась. "Нам с тобой дальше". Они пошли вдоль кромки прибоя, постепенно растворяясь в дрожащем воздухе. Ласковая вода, набегая на берег, размывала их следы.
В церкви было полутемно. Отец Лоран не сразу увидел человека, что стоял на коленях перед распятием, в боковом притворе.
Пахло воском. Священник, чуть шурша сутаной, наклонился над ним, мягко тронув за плечо. Джованни даже не почувствовал его прикосновения.
— Это все я виноват, я, — думал он, опустив голову в руки, не в силах посмотреть на фигуру Спасителя, в терновом венце. "Я должен был все остановить, спасти ее. Господи, пусть Мэйгуй выживет, я прошу тебя, пожалуйста. Накажи меня, отбери у меня память. Пусть я умру, но пусть она будет жива".
Он поднял постаревшее, с заплаканными глазами лицо и отпрянул — на ладони отца Лорана лежала золотая булавка с циркулем и наугольником.
Иезуит перекрестился: "Господи, дай ей вечный покой в сени присутствия твоего. Отец Амио говорил мне, что ее родители были христиане. Я отслужу по ней мессу".
Джованни прикоснулся губами к золотому крестику у себя на шее. Забрав булавку, не вытирая слез с лица, он спросил: "Отец Лоран…, Она не страдала?"
— Она очень страдала, — сухо ответил иезуит. "У нее было обожжено все тело, она умерла в мучениях".
Священник ушел к алтарю. Джованни, зажав в руке булавку, чувствуя, как колет она ладонь, прошептал: "Господи, ну как мне искупить мои грехи, как? Я ведь сам, своими руками…, - он опустил голову и заплакал — тихо, горестно. Он повторял, знакомые слова поминальной мессы. Шепча: "Requiem aeternam dona ei, Domine, et lux perpetua luceat ei", Джованни вспомнил чей-то далекий голос: "Обещаете ли вы жить в христианской вере, по милости Господней?"
— Обещаю, — тихо сказал Джованни. "Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa. Господи, даруй ей место с праведниками в своем раю, жизнь вечную. Нет мне прощения, — он застыл, положив ладонь на крест. Дверь церкви отворилась, пламя свечей затрепетало. Он, подняв голову, вглядываясь в измученное лицо Иисуса, услышал: "Есть".
Дворцовое кладбище — на склоне холма, над озером, смотрело на восток. Хунли постоял над свежей могилой. Обернувшись к Хушэню, император велел: "Пусть здесь сделают скамейку и посадят кусты роз, в ее память".
— А что…, - Хушэнь кивнул в сторону молодого евнуха. Юноша держал сверток, закутанный в белый шелк. "Только сегодня нашли, ваше величество. Он забился в угол, и не выходил оттуда все эти дни".
— Тут же и похороните, рядом, — император внимательно посмотрел на евнуха: "Что-то я тебя не помню".
— Я из Южного Дворца, ваше величество, — евнух опустился на колени и припал лицом к свежей, зеленой траве. "Меня прислали помочь с переездом благородной госпожи, и вот…, - он не закончил. Хунли рассеянно сказал: "Ну, хорошо. Раз так — оставайся здесь, нет смысла ездить туда-сюда. Пойдем, Хушэнь, нам надо обсудить — где еще во дворце могут прятаться эти, из "Красного солнца".
Евнух так и застыл в поклоне. Когда император скрылся из виду, он, вздохнув, взял заступ и посмотрел на блестящую гладь озера.
Опустив сверток в яму, юноша, засыпал ее. Он постоял несколько мгновений, шевеля губами. "Прощай, сестра, — сказал он, наконец. Взглянув на едва видные, вдалеке, крыши Запретного Города, евнух добавил: "Мы будем бороться дальше".
Отряхнув руки, юноша стал медленно спускаться по ухоженным дорожкам к резным воротам кладбища.
— Ножницы, пожалуйста, отец Альфонсо, — мягко попросил отец Амио. Он поднял прядь темных, вьющихся волос: "Только начали отрастать. Ничего, все к лучшему, к лучшему".
Джованни почувствовал, как падают волосы на его прикрытые коричневой рясой плечи. Он стоял на коленях, опустив голову, скрывая слезы, перебирая простые, деревянные четки.
— Обещаешь ли ты хранить вечный обет безбрачия? — спросил отец Амио, держа перед ним распятие.
— Обещаю, — ответил Джованни.
— Обещаешь ли ты хранить вечный обет бедности? — услышал он ласковый голос иезуита.
— Обещаю, — мужчина вытер лицо рукавом рясы.
— Обещаешь ли ты хранить вечный обет послушания? — отец Амио поднес распятие к его губам.