"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Шлюпка подошла к "Молнии". Аарон, присев, попросил Ратонеро: "Давай-ка, прыгай мне в руки, дружище, и держись крепко".
Они ловко вскарабкались по трапу. Джо, покраснев, сказала Фэрфаксу: "Это Аарон, друг Иосифа. Он тоже еврей. А Иосиф в тюрьме, во Дворце Инквизиции".
Капитан присвистнул. Опираясь на костыль, он велел: "Вы, сеньор Аарон, спускайтесь-ка вниз, вам там все покажут. А пес нам пригодится, — он, улыбаясь, потрепал Ратонеро за ушами, — пока идем до Плимута, — крыс всех изведешь в трюмах".
Джон проводила их глазами и шепнула: "Капитан, я обратно в город. Мне нужно, чтобы сюда пришли десять кораблей, а лучше — двадцать. Деньги…"
Фэрфакс прижал палец к ее губам: "Тихо. У меня тут много знакомых, которые имеют зуб на испанцев еще с давних времен. Подашь весточку, когда в городе все будет готово, я ребят соберу".
Джо вдруг опустила голову: "Все равно, капитан, кто я такая рядом с ним?"
— Оба дураки, вот вы кто, — неслышно буркнул себе под нос Фэрфакс и рассмеялся: "Беги, Черная Джо, и делай то, что должно тебе".
Девушка спустилась вниз, и белый парус пропал среди волн. "А тут всегда так качает? — раздался озабоченный голос сзади.
— Качает? — удивился капитан и, взглянув на Аарона, потрепал его по плечу: "Первый раз в море, что ли?"
Тот покраснел. Фэрфакс, посмотрев в темные глаза юноши, мягко сказал: "Она справится. Она у нас молодец, наша Джо".
Отец Бернардо поднял свечу. Придерживая одной рукой рясу, он стал спускаться вниз, по, скользким, узким каменным ступеням.
— Если он раскается, будет просто отлично, — размышлял инквизитор. "Давно у нас такого не было, Риму это понравится. Соберем весь город, он пройдет в собор в рубище. Встав на колени у алтаря, в слезах, он примет святое крещение. В конце концов, что ему еще остается — смертная казнь за шпионаж?"
Он подождал, пока солдат откроет дверь. Нырнув в темный, узкий проем, священник вдохнул запах сырости и крови. Где-то в углу пищала крыса.
— Упрямый, — вспомнил инквизитор голос офицера. "Ни в чем не признается, но мы его все равно — расстреляем. Жаль, что индеец его пропал, как сквозь землю провалился".
Отец Бернардо оглянулся, — в камере не было ничего, кроме груды грязной соломы. Вздохнув, он присел поодаль.
— Дон Хосе! — тихо позвал священник.
Мужчина открыл один заплывший синяком глаз: "А, значит, я уже не грязный конверсо, отец Бернардо? Что это вы меня "доном" жалуете, там, — он лязгнул наручниками, и указал на влажный потолок камеры, — меня по-другому называли".
— Дон Хосе, — терпеливо повторил инквизитор. "Вы же талантливый молодой человек, врач, у вас вся жизнь впереди. Мне вас просто жаль, вот и все".
— Не вижу разницы — разбитые губы чуть усмехнулись, — как умирать, от пули или от костра. Второе, конечно, больнее, но ничего, я потерплю.
— Если вы раскаетесь и примете Спасителя, — начал отец Бернардо. Иосиф, посмотрел на свои руки: "Ничего, оперировать я могу, пальцы не сломаны. Пару ногтей сорвали, ничего страшного. Отрастут. Только где это ты собрался оперировать, дорогой мой доктор?"
— То меня не сожгут, а удушат гарротой, — устало прервал его Иосиф. "Пользуясь словами короля Генриха — этот Париж не стоит мессы, отец Бернардо. Если уж умирать, так евреем, а то, — он пошевелился и застонал, — недостойно как-то получается".
— Я вам предлагаю жизнь, — помолчав, сказал инквизитор. "Вас никто не будет душить — вам достаточно будет публично раскаяться и принять крещение. А после этого — продолжайте практику, читайте лекции, женитесь, детей рожайте — он развел руками, — на здоровье. Подумайте, я приду завтра, — отец Бернардо поднес свечу к лицу Иосифа.
Тот помолчал, и, морщась, попытался улыбнуться: "Вы идиш знаете? Нет, откуда вам. Так вот, там пословица есть: "Мин айн тохес кен мен нит танцн аф цвей хосенес", одной задницей на двух свадьбах не потанцуешь, отец Бернардо".
Карие глаза священника посмотрели в угол камеры. "А еще, дон Иосиф, — сказал он, приблизив губы к его уху, — говорят: "Дер менш тракт ун Готт лахт", человек строит планы, а Господь — над ними смеется. Поверьте Баруху, сыну Арье, родившемуся в Люблине, — он поднялся. Отряхнув рясу, священник заметил: "Так что видите, ничего страшного тут нет. До завтра, дон Иосиф".
Дверь со скрипом закрылась. Иосиф в сердцах сказал: "Вот же мемзер! Хоть бы постыдился свое еврейское имя упоминать!".
Он вздохнул: "Конечно, можно креститься, а потом — просто уехать отсюда, и все. И никогда больше не вспоминать всю эту историю. Я же не верю в Бога, я много раз об этом говорил. Или верю? — он, на мгновение, увидел перед собой ее большие, прозрачные глаза.
— Верю, — спокойно сказал Иосиф и внезапно, мимолетно улыбнулся: "Не верил бы — Он бы мне ее не послал. Сказано же — ибо сильна, как смерть, любовь. Да нет, — он хмыкнул, и, попытавшись закинуть руки за голову, забыв о кандалах, тихо выругался, — пожалуй, сильнее. А сейчас я засну, и Господь мне покажет Иерусалим, и ее тоже покажет. Хоть так, в последний раз".
Он устроился на соломе и закрыл глаза.
Она шла к нему через осенний, золотой сад, держа в руках деревянное ведро с красными, крепкими яблоками. Ее волосы отросли и падали темной волной на простое, синее платье. "Подкрепите меня яблоками, — Джо выбрала одно, и с хрустом откусила. Наверху, в ярком, осеннем, голубом небе, метались стрижи. Он все смотрел на нее, любуясь. Потом он смешливо добавил, протянув руку, снимая красиво закрученный платок на ее голове: "Освежите меня вином".
— И где? Где вино? — она скользнула в его объятья, все еще грызя яблоко. Иосиф наклонился, и, поцеловав ее, подтолкнул к двери, что вела в дом: "Сейчас покажу". Она выпустила ведро. Встав на цыпочки, закинув руки ему на шею, она рассмеялась — яблоки покатились по траве, Иосиф поднял ее на руки, вдыхая запах свежести. Он шепнул, прикасаясь губами к простому, серебряному кольцу на ее пальце: "Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою".