"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Альбани откинулся в кресле. "Приходит раньше всех, уходит позже всех. Сидит в отдельной каморке — привык там, у себя в горах. Изучает рукописи синьора да Винчи и синьоры Бруно, те, — Альбано поднял бровь, — что мы никому не показываем".
— Очень правильно, что не показываем, и никогда не покажем, — пробормотал Реццонико. "Хорошо, что в Англии была гражданская война, граф Ноттингем, как сюда бежал — прихватил с собой архив дочери Бруно. Сделал вид, что он якобы в пожаре погиб. Что, наш монах паровой двигатель собирается построить, улучшить машину Уатта?"
— Самодвижущуюся тележку, — Альбано погладил бороду, сверкая кардинальским аметистом на пальце. "Он прототип в Пекине сделал, по старым чертежам, прошлого века. Утверждает, что она ездила".
Реццонико потушил сигару в пепельнице слоновой кости и позвонил в серебряный колокольчик.
— Тележку, значит. Так чтобы брат Джованни никуда с ней не сбежал, — он усмехнулся, — мы ему сейчас дадим послушание.
— Джакомо, принесите ту папку, из Святой Земли, — велел он прислужнику.
— Вот, — сказал Реццонико, усаживаясь напротив библиотекаря, беря еще одну фиалку, — ознакомься.
Альбано полистал рукописные бумаги и поднял бровь: "Пьетро Корвино?"
— Попался сентиментальный францисканец, — Реццонико выпил кофе, — он хоронил бедного Пьетро. Ребенок какой-то сумасшедшей еврейки, она умерла почти сразу после его рождения. Отец, разумеется, неизвестен. Кстати, а у нашего инженера были дети?
Альбано развел руками: "В научных статьях такого не пишут. И потом, он хоть и с итальянским именем, но англичанин. Его предок еще при королеве Елизавете туда перебрался. Так что, Карло, это твоя обязанность — такое узнавать".
— Какая разница, — зевнул Реццонико, — он ведь блаженный. Мальчишка скажет ему: "Папа!" и он сразу прослезится. Пусть берет воспитанника, тогда он от нас — точно никуда не денется.
— Умен ты, — Альбано почесал нос. "И правда, там, у него в монастыре, горный воздух, тишина — ребенку будет хорошо".
— Даже если бы и было плохо, — Реццонико поднялся, — меня бы это не интересовало. Детей сколько угодно, а брат Джованни — такой один. Мальчик сейчас у францисканцев, в монастыре Святого Исидора, на холме Пинчо. Скажешь брату Джованни, что лично его святейшество поручил ему воспитать маленького Пьетро верным слугой церкви.
Библиотекарь рассмеялся и налил себе кофе: "Не слишком ли много чести еврейскому ублюдку, пусть и крещеному?"
— Как я уже тебе сказал, — Реццонико зевнул, — судьба этого ребенка меня вообще не трогает. Он перекрестился на купол собора святого Петра, что был виден в окно, и довольно улыбнулся: "Отличная осень в этом году".
В монастырском саду росли высокие сосны, курлыкали голуби. Джованни, растерянно обернулся к кардиналу Альбано: "Но, ваше высокопреосвященство, я не уверен, что я справлюсь…, Я все-таки отшельник, монах…"
Альбано мягко подтолкнул его к двери: "Джованни, это послушание лично от его святейшества. Конечно, вы справитесь, Иисус и Божья Матерь будут наставлять вас".
— Если это действительно Джованни ди Амальфи, — подумал библиотекарь, когда они шли по гулкому, прохладному коридору, — то ему сейчас должно быть меньше тридцати. Побила его жизнь, ничего не скажешь, голова в седине. Монастырская тюрьма, конечно, здоровья не прибавляет, а он там год просидел, пока мы не вмешались.
— Ребенок, — Джованни остановился перед деревянной дверью, — я помню, у меня был ребенок. Девочка. Только она умерла, — он опять увидел перед собой пятна крови на холсте и трупик младенца, с рыженькой головой. "И жена у меня была, она тоже умерла. Не надо об этом говорить, зачем?"
С тех пор, как его отправили в Фонте Авеллано — монастырь отшельников, — он обрел покой. Голова болела все реже. Он работал, — приставленный к нему молчаливый курьер привозил из Рима книги. Джованни смотрел на фамилии авторов, узнавая, и не узнавая их. Открыв английскую книгу, он вспомнил еще и этот язык. Он уже примирился с тем, что никогда не услышит своего имени, никогда не поймет — кто он такой.
Дверь открылась. Тихий голос кардинала Альбано сказал ему на ухо: "Маленькому Пьетро полтора года".
Кудрявый, рыжеволосый мальчик, возился с игрушками на полу кельи. Он вскинул серо-зеленые, большие глаза. Бойко поднявшись, ребенок задрал голову: "Тележка!"
Он подошел к мужчинам. Монах, что читал Библию в углу, улыбнулся: "Пьетро у нас хороший мальчик, послушный, хлопот с ним не будет".
— На руки! — потребовал ребенок, внимательно разглядывая Джованни.
— Сирота, — понял мужчина. "Мне же Альбано говорил — его мать умерла, и отца у него нет. Как же я могу отказываться, у меня тоже — ни одной живой души на белом свете. Я его выращу, конечно".
Джованни присел. Пьетро, пыхтя, устроился у него на руках. Он был весь теплый, тяжеленький и, обняв Джованни за шею, велел: "Гулять!"
— Мы выйдем в сад, ваше высокопреосвященство…, - повернулся Джованни к Альбано и увидел, что тот улыбается.
— Конечно, друг мой, — мягко ответил библиотекарь, — конечно. Побудьте с вашим воспитанником.
Альбано прислонился к мраморной колонне галереи. Они сидели на лужайке. Джованни строил крепость из сосновых шишек. Он наклонился к мальчику и шепнул ему что-то на ухо. "Бах! — радостно закричал Пьетро и крепость повалилась. Джованни рассмеялся и поцеловал ребенка в рыжий затылок.
— Храни их Господь, — почти искренне проговорил Альбано. Перекрестившись, улыбаясь, кардинал подставил лицо ласковому, осеннему солнцу.
Часть четырнадцатая
Париж, осень 1780
В маленькое, забранное решеткой окошко под каменным сводом подвала был виден кусочек синего, яркого неба.
Тяжелая, железная дверь со скрипом отворилась. Невысокий, белокурый человек, что сидел у простой конторки, отложил перо.
— Доброе утро, Поль, — сказал он вежливо. Охранник что-то пробурчал. Поставив на конторку медный поднос с завтраком, тюремщик с отвращением покосился на стопку исписанной бумаги.