"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Там тачка есть, во дворе, я видела, - спокойно сказала Марта. «До границы доберемся»
– Кккк…, - он силился приподняться. Марта, уложив его обратно, вздохнула: «Их в Париж увезли. Меня тут никто не видел, кроме хозяина трактира. Они и внимания не обратили, на то, как я в город зашла».
– Ппппп…, - мычал он, слюна текла по подбородку. «Ннннн…Ггггггг…»
– Нельзя на границу, - Марта нежно вытерла соломой отекшее, искаженное лицо. «Надо в Париж?»
Джон с облегчением закрыл глаза и тяжело выдохнул: «Ооооо…»
– Опасно, - он почувствовал, как нежные пальцы жены пожимают ему
руку. «Туда уже сообщили о нас, а в Париже Теодор, Констанца - они помогут. Я тебя поставлю на ноги, - улыбнулась женщина, - ты не волнуйся. Сейчас тачку привезу».Варенн уже спал, коротко взлаивали собаки. Марта оглянулась. Перекрестившись, поправив рваный холст, что закрывал мужа, она пошла к темнеющему за околицей города лесу.
Маленькая, худая женщина в бедняцком платье, с грязным, усталым лицом, толкавшая перед собой тачку - остановилась перед барьером, перекрывавшим дорогу. Сзади шла босая, в истасканной юбке, девчонка. На востоке, над крышами Варенна, вставал розовый, сияющий рассвет, пели птицы. Офицер Национальной Гвардии зевнул: «Куда в такую рань собралась, тетушка?»
Женщина открыла ладонь и показала ему ракушку. «К святому Иакову идем, - глухо, с простонародным акцентом, ответила она. «Мужа моего паралич разбил. Буду молиться, чтобы он выздоровел, а то куда же нам без кормильца, ваша светлость».
Офицер вспомнил своего брата, кюре, тишину собора, красивое лицо беломраморной Мадонны. Подняв холст, посмотрев на изуродованное гримасой, выпачканное в пыли, лицо мужчины, юноша перекрестился. На заросший светлой щетиной подбородок, из угла искривленного, застывшего рта стекала слюна.
– И дочка с вами?
– тихо спросил он, глядя на темный, простой крестик на шее девчонки.
– Немая она, - вздохнула женщина. Девчонка почесала одной босой ногой другую и что-то замычала.
– Да поможет вам Господь, - растроганно сказал офицер, и махнул рукой. Барьер подняли, а он все смотрел им вслед - женщина шла, толкая тачку, девчонка плелась сзади. Юноша вздохнул: «Глаза у них похожи, зеленые, сразу видно - мать и дочь. Вот у кого горе, так горе, а ведь им еще до Испании брести, и все пешком».
– Пока не доберемся до Парижа, - почти не разжимая губ, велела Марта дочери, - и рта не раскрывай. Это я, как хочу, так и говорю, а у тебя акцент столичный, сразу подозревать нас начнут.
Элиза кивнула и неожиданно робко спросила: «Мамочка, а папа выздоровеет?»
– Обязательно, - твердо ответила Марта. Дойдя до развилки дорог, женщина свернула на западную - ту, что вела к Парижу.
Интерлюдия
Париж, январь 1793
Сыпал мелкий, колючий снежок, толпа, что стояла на площади - возбужденно переговаривалась. Маленькая, худая девчонка в старом шерстяном плаще и грубых, растоптанных башмаках шныряла за спинами людей, поднимаясь на цыпочки, глядя на высокий, грубо сколоченный эшафот, - его охраняли солдаты Национальной Гвардии. Поднятое лезвие гильотины поблескивало в лучах низкого, зимнего солнца, что на мгновение вышло из-за туч.
– Что, - добродушно заметил один из санкюлотов, - хочешь посмотреть на то, как Бурбону голову отрубят? Так надо было с родителями приходить, - он показал на семьи, что сидели на телегах, разложив вокруг себя холсты с едой, - люди за полночь стали собираться. Или ты сирота?
– ласково спросил он.
Девчонка блеснула зелеными глазами. Вытерев соплю покрасневшей, костлявой лапкой, она буркнула: «Вовсе нет. Папаша мой параличный, дома лежит, а мамаша полы моет, и я тоже, - девочка вздохнула. Толпа завыла - темная, зарешеченная карета въехала на площадь.
– Садись ко мне на плечи, - предложил санкюлот. Элиза вздохнула: «Не хочу я тут оставаться. Но папа просил, и мама - она, же в Тампле убирается, у королевы. Мама говорила - посмотри, ее величество должна знать, что тут было».
Она дернула углом рта: «Спасибо». Оказавшись наверху, Элиза откинула капюшон плаща и внимательно осмотрела толпу. «Дядя Теодор не придет, - вспомнила девочка. «Он слишком заметный, и вообще - с тех пор, как указ издали об изгнании иностранцев, он прячется. Только записки передает через меня, тете Тео и Мишелю. Констанца тут, наверное, в мужском костюме, - девочка прищурилась и оглядела головы, - она же книгу пишет, ей все видеть надо. Она с месье Лавуазье живет, в деревне, на Сене. Там безопасней».
Дверца кареты открылась и толпа взвыла: «Смерть тиранам!».
– Смерть тиранам!» - звонко закричала Элиза: «Господи, прости меня, я бы перекрестилась, но опасно это сейчас. Тетя Тео говорила, как мы с ней в саду Тюильри встречались, что Робеспьер готовит указ о запрещении религии».
Элиза посмотрела на невысокого человека, в одних бриджах и рубашке, что вышел из кареты, опираясь на руку священника.
– Аббат де Фирмон, - радостно поняла Элиза, - тот, что исповедует сестру его величества. Друг дяди Теодора. И к нам он приходит, папа через него сведения передает. Кружным путем, конечно. Сначала в Рим, потом в Вену, оттуда - в Амстердам, к Джо. А потом в Лондон. Нас всех заочно к смертной казни приговорили, - Элиза невольно хихикнула, - и папу, и маму, и Маленького Джона, за то, что он в Австрии эмигрантов здешних привечает. Знали бы они..., - Элиза пошатала языком зуб:
– Скоро выпадет. Луидора теперь не дождаться, а вот сантим мама даст, наверное. И драгоценностей не осталось, только крестик мамин, и кольцо с алмазом. Остальное продали все.
Она вспомнила чистую, беленую каморку в Марэ, крохотное окошко, в которое были видны ноги прохожих, тепло камина и ласковый голос отца, что сидел в кресле у стола. Он говорил медленно, запинаясь, старательно произнося слова, а вот писать, не мог - пальцы разжимались, перо падало из рук. «И ходит плохо, - вздохнула Элиза. «С костылем, и только по комнате. Но все будет хорошо, папа совсем оправится, и мы уедем в Лондон».
Людовик почувствовал, как руки палача снимают с него шерстяной шарф и крестик, что висел на шее -- простой, деревянный, на потрепанном шнурке. «Холодно, - поежился король. Вздохнув, он вспомнил лицо жены. «Ее не тронут, она все-таки женщина. И детей тоже - просто вышлют за границу, и все. Жалко, что я с ними не попрощался, но тогда бы я не смог, не смог сделать того, что надо. Я себя знаю, - он ощутил руку священника, что вела его вверх по лестнице и улыбнулся: «Я сам, святой отец, спасибо вам».