"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Лавуазье разломил покрытый расплавленным сыром кусок хлеба: «Ты бы свою страну бросил?»
– Я бросил - спокойно отозвался Федор. «Сбежал, как только меня в крепость собрались посадить».
В голубых глазах промелькнуло что-то, - подумал Лавуазье, - похожее на тоску. «Нет, - упрямо сказал Лавуазье, - ты пойми, Теодор, не может, так продолжаться…Французы одумаются, поверь мне. И потом, - он достал из кармана рабочей куртки шкатулку и мужчины закурили, - и потом, - он тяжело вздохнул, - сам знаешь, что у меня…, - он повел рукой
в сторону улицы. Федор кивнул: «Знаю».– Держи, - Лавуазье протянул ему холщовый мешочек и поднял руку: «Молчи. У меня пока деньги есть, имущество не конфисковали, как у многих. Сколько ты там в своей кузнице заработаешь?»
– На суп и бутылку вина хватает, - рассмеялся Федор, - а сплю я прямо там. Все теплее, чем в каморке какой-нибудь ютиться. Насчет денег, - он замялся, - Антуан, тут слухи ходят, что бывших откупщиков судить собираются…
– Ничего они со мной не сделают, - отмахнулся Лавуазье и принял от хозяина еще один горшок: «Говядина бургундская, все-таки прав ты - нигде в Париже так не покормят, как здесь».
Они уже допивали вино, когда Лавуазье, порывшись в кармане, достал маленький блокнот. «Вот, - сказал он просто, - спрячь у себя. Так, на всякий случай».
Федор полистал страницы и потрясенно сказал: «Антуан, это же….»
– Мы еще не все элементы открыли, - вздохнул Лавуазье, - это всего лишь наброски. Но будет жалко, если они потеряются. Если со мной что-то произойдет…, - он помолчал. Взяв перо, окунув его в переносную, оловянную чернильницу, он быстро написал сверху первого листа: «Миру от Антуана Лавуазье, с благодарностью».
– Я, - сказал со значением Федор, - это публиковать не буду, Антуан. Ни под своим именем, упаси меня Господь от такой нечистоплотности, - ни под твоим именем. Подождем, тут все успокоится, верну тебе это, - он похлопал рукой по блокноту, - и сам напечатаешь. Завещания какие-то вздумал оставлять…, - хмуро добавил Федор.
– Дай-ка, - велел Лавуазье и сделал приписку - красивым, летящим почерком: «Дорогой ученый будущего! Это всего лишь мои размышления о связях элементов, об их месте в той стройной картине природы, что даровал нам Господь. Пользуйся ими - для блага и величия науки».
– Вот и завещание получилось, - улыбнулся он. Легко поднявшись, ученый пожал руку Федору. Лавуазье сбежал по деревянной лестнице вниз, в холодный, острый вечерний воздух. Небо было золотисто-зеленым, масляные фонари еще не зажгли. Он, закрутив на шее шарф, сразу увидел Констанцу. Девушка была в потрепанном, старом платье, короткие волосы прикрыты чепцом.
– Дядю Джона навещала, - тихо сказала она, взяв Лавуазье под руку. «У них все хорошо, он уже писать начал, понемногу, слова короткие. Марта говорит - к лету он совсем выздоровеет. А ты как с дядей Теодором повстречался?
– спросила Констанца.
– Свое завещание ему оставил, - смешливо сказал Лавуазье, подтолкнув ее в бок, вдохнув горький аромат цитрона. «Пошли, - он увлек ее за собой, - нам еще до Нейи-сюр-Сен добираться, до домика нашего, - он усмехнулся.
Констанца остановилась и строго сказала: «Антуан! Ты что это - умирать собрался?».
Он обнял ее. Целуя Констанцу, прижав к какой-то стене, слыша ее ласковый шепот, Лавуазье твердо ответил: «Нет, любовь моя. Я собрался жить. Как только мы вернемся в деревню, я тебе это докажу».
Девушка вспомнила лихорадочный голос мадемуазель Корде: «Я его убью, этого Марата, месье Констан! Он дьявол, дьявол, без него не было бы гильотин, ничего этого…»
– Нельзя, - сказала себе Констанца. «Нельзя ее пускать к Марату одну. Ее сразу схватят. Пойдем вместе, - она оторвалась от поцелуя. Лавуазье, взяв ее лицо в ладони, озабоченно спросил: «Как же ты теперь, с английским паспортом, раз война?»
– У меня, - усмехнулась Констанца, - теперь есть французский, и даже не поддельный. Мадемуазель Шарлотта Корде из Кана, Нормандия, - она помолчала: «Так что все в порядке, Антуан»
Он провел губами по мягкой щеке и жалобно попросил: «Пойдем, Конни, я так скучал, так скучал…»
– Цветы, цветы, свежие цветы…- девчонка в заплатанном, шерстяном плаще приплясывала, ежась от холода, стуча растоптанными башмаками по грязной мостовой.
Она взглянула на мужчин, что вышли из подъезда, и опять затянула: «Цветы, цветы, цветы для дам…»
– Париж всегда останется Парижем, - хмыкнул Марат, проходя мимо. «Вы должны простить мадемуазель Бенджаман, Донатьен, - Робеспьер взял бывшего маркиза под руку. «Она сегодня долго позировала, у нее спектакль…, Обещаю, в следующий раз она будет приветливей».
– Не сомневаюсь, - де Сад, не отрывая взгляда от девчонки, облизал губы острым кончиком языка. «Лет двенадцать, - понял он. «Самое то. Никто по ней плакать не будет, видно же, из трущоб».
Он обернулся и увидел охранника, что рассчитывался с девчонкой за белую розу, аккуратно завернутую в тонкую бумагу. Де Сад поймал острый, колючий взгляд мужчины. Дождавшись, пока тот вернется в подъезд, он сказал Робеспьеру: «Должен откланяться, Максимилиан. Мне надо готовить речь для завтрашнего заседания». Они пожали друг другу руки. Де Сад увидел, как девчонка, подхватив лоток - бежит к мосту, что вел на остров Ситэ.
Он помахал Робеспьеру и Марату, что заворачивали за угол, и быстро пошел за ней.
Элиза заглянула в булочную. Отсчитав медные монеты, девочка засунула себе под мышку свежий багет. «Держи, - хозяин протянул ей профитроль, - от заведения. Как отец-то?
– он улыбнулся.
– Уже лучше, - Элиза облизала пальцы. Девочка вприпрыжку побежала к дому по узкой, темной, - уже вечерело, - улице. «Седельщик Жан Фурье, - повторяла про себя она. «Мари Фурье, поденщица. Элиза Фурье». Даже проснувшись ночью, девочка бы могла повторить это без запинки.