"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Он вспомнил сырую ноябрьскую ночь, огонь в камине, и свой голос:
– Я не могу, совсем не могу жить без вас…, Анна, я вас прошу, если я вам, хоть немного, по душе…, -она была в бальном, низко вырезанном платье. Девушка, все еще, куталась в соболью накидку, серую, как ее глаза. От стройной шеи пахло липовым цветом. Черные волосы были высоко уложены над белым лбом. Федор пока не танцевал, но на балах появлялся. Вернувшись из Москвы, он понял, что не может не видеть Анну.
– О, как на склоне наших лет нежней мы любим, и суеверней…., - вспомнил он, отправив девушке записку, известив ее, что он в
Он ждал, что Анна будет танцевать, однако она отказалась:
– Я не хочу, Федор Петрович, - серые глаза взглянули на него, и девушка покраснела, - не хочу, если вы не можете…, - она смешалась. Федор, не веря тому, что услышал, неожиданно решил: «Хватит ждать. Сегодня объяснюсь. Провожу ее домой и объяснюсь….».
Опустившись на колени, он прижался губами к ее руке. Анна наклонилась, обнимая его: «Федор Петрович, я счастлива, так счастлива…»
– Надо дать отставку Вере, - Федор ловко открывал устрицы, - но не письмом. Она долго со мной была. Объясню ей, что женюсь на любимой женщине…, - он виделся с Верой, только приехав из Москвы, но после того, как Анна приняла его предложение, больше с женщиной не встречался.
– Приглашу ее на Литейный проспект, - Федор, ожидал, пока официант принесет оленину, пока поменяют приборы, - подарю отступное…, У меня есть Анна, до конца моих дней, и больше мне никто не нужен.
К мясу он выбрал отличное, красное бордо.
Федор ласково усмехнулся: «Даже если все случится до свадьбы, ничего страшного».
Он посчитал в уме:
– Мы в Европе до осени останемся. Никто ничего не узнает. Ребенок медового месяца…., - в ноябре, он целовал ее руки, сдерживаясь. Анна оказалась рядом, она легко, часто дышала, черные волосы упали ей на спину. Федор, подхватив девушку на руки, понес ее в спальню. Он, мимолетно, вспомнил Веру, тоже девственницу, однако она плакала, жалуясь на боль, и отталкивала его.
Анна смеялась. Она лежала в его руках, Федор вытирал слезы счастья с ее глаз, девушка обнимала его:
– Я не знала, что это так хорошо, милый мой…, Я хочу детей, много…, - она задохнулась, приникнув к Федору. Он успел подумать: «Господи, спасибо тебе, спасибо…».
– Сегодня вечером она опять будет моей, - с наслаждением вспомнил Федор, - и не один раз. И утром тоже…, - он вспомнил белоснежную, мерцающую жемчугом кожу, вспомнил ее крик:
– Еще, еще, пожалуйста! Я люблю тебя…, - за кофе и папиросой он вернулся к мыслям о невестке и пане Вилкасе. Последний его не беспокоил. Федор был уверен, что он убрался из России подальше. Из Москвы Федор отправил записку на безопасный ящик в Женеве, извещая родственника, что выжил. Федор написал, что операция в Лондоне не отменяется, просто откладывается на следующую осень. Он был настойчив, и сдаваться не собирался. Дочь должна была жить с ним.
Ему доложили, что стрелявший в него был ранен, из его же, Федора, пистолета.
– Вряд ли кто-то, кроме вас, ваше высокопревосходительство, - уважительно сказал один из сыщиков, -смог бы в такой ситуации, истекая кровью, не растеряться.
Федор еще раз убедился, что пан Вилкас, умный человек. Однако, кроме клочка черной ткани,
– Она сдохла, - твердо сказал себе Воронцов-Вельяминов, - ее больше нет. А если выжила, то я ее найду.
Во всех полицейских участках империи, от прусской границы до Амура, и от Финляндии до Туркестана, лежало описание женщины, рыжеволосой, зеленоглазой, хрупкого телосложения, ростом чуть меньше трех вершков. Однако пока никаких новостей не приходило.
– Найду и убью, - подытожил Федор, расплачиваясь, - она у меня будет ползать на коленях и просить пощады.
Швейцар распахнул стеклянную дверь. Федор принял пальто на соболях, надел цилиндр и посмотрел на золотой хронометр. Он хотел завернуть в венскую кондитерскую, в Гостином Дворе, купить Анне марципана и засахаренных фиалок.
Он вышел, сопровождаемый охранниками. В вестибюле «Европы» было тихо. Официанты разносили пятичасовой чай, к золоченому потолку поднимался дым сигар. На диване кто-то читал The Times, закрывшись газетой. Листы заколебались. Вслед Федору взглянули голубые, прозрачные, спокойные глаза.
Когда мистер Джон Брэдли заселялся в гостиницу «Европа», его обслуживал молодой портье. Юноша недавно перешел из «Англии», у Исаакиевского собора, где он был помощником портье, сюда, на Михайловскую улицу.
– Я был прав, - молодой человек, незаметно, разглядывал постояльца, - здесь публика классом выше. Англичане задают тон в стиле. У нас такой костюм разве что двое-трое портных смогут сшить. И он даже не аристократ. Но все равно, - портье тихо вздохнул, - англичанин.
Юноша внимательно следил за гостем, запоминая его точные, уверенные движения, изысканную вежливость, спокойное выражение лица. У себя в каморке, неподалеку от Николаевского вокзала, портье повторял повадки мистера Брэдли перед зеркалом, пытаясь добиться такой же легкой, небрежной элегантности.
– Он мой ровесник, - вспоминал портье паспорт Брэдли, - двадцать один год. Какая у него выправка отличная…, Хотя, он лошадник, и страстный. Сразу спросил, где у нас ипподром. Но ему и по работе это надо.
На своей простой, но напечатанной на дорогой бумаге визитной карточке, мистер Брэдли значился представителем фирмы «Брэдли и сын». Семейная фабрика изготовляла лучшие, английские седла. У него имелся каталог, с отлично выгравированными рисунками снаряжения для охоты или спорта. Компания располагалась в городке неподалеку от Эпсома, в графстве Суррей.
Портье вспомнил: «В Эпсоме знаменитый кубок разыгрывают. Понятно, что они ближе к лошадям обосновались».
Если бы кто-то озаботился посещением сонного городка, он бы действительно увидел на окраине аккуратный коттедж, с вывеской «Брэдли и сын». В приемной сидели два клерка, в сараях трудилось несколько рабочих. Обязанностью этих людей было встречать визитеров и выяснять, кто они такие.
– На всякий случай, - Марта, устроившись на подоконнике кабинета, рассматривала купол собора святого Павла, - моего зятя нельзя недооценивать, - она указала глазами на свою левую руку, висящую на платке.