"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Я не Анна! Я Хана Горовиц, я бессмертна, и буду жить, когда вы все умрете!
– Хана, увидела, в рушащихся зеркалах свое отражение. Она заметила чьи-то голубые, младенческие, туманные глаза. Огромные, красно-черные флаги бешено бились на ветру. Темная вода, сочившаяся из-под пола, заливала ей ноги.
Кто-то стрелял, пахло гарью. Паркет в столовой сорвало, к потолку поднялся пахнущий кровью фонтан. Она пронзительно завизжала.
Из-под ломающегося пола появились штыки, десятки, сотни блестящих, острых лезвий. Дом наполнился звоном часов, стрелки беспорядочно
Она рухнула на колени, в холодную лужу крови, на изломанные половицы. Штыки пронзили Волка, пригвоздив его к стене. Из разорванного живота на пол хлынуло что-то синее, скользкое. Он хрипел, пытаясь высвободиться, штык ударил его прямо в лицо. Хана увидела, как оно становится окровавленной, страшной маской. Лезвие снимало кожу, обнажая плоть и остановившиеся, выпученные глаза.
Саша извивался на полу, пытаясь подняться. Штык, появившийся из потолка, со свистом упал вниз. Из груди юноши хлынул поток крови. Хана хотела свернуться в клубочек, укрыться где-нибудь, чтобы не видеть этого. Все тело, будто, превратилось в лед, твердый, непослушный. Девушка почувствовала сильные руки, поднимающие ее. Из проваленного потолка показались огненные, холодные шары. Бурлила кровь на полу, штыки превратились в кнуты, и хлестали по грудам плоти, по обнажившимся костям.
Хана услышала звон стекла, в лицо ей полетел снег. Она, не закрывая глаз, увидела его лицо. Федор стоял у разбитого окна. Анне показалось, что он улыбается. Лезвие отсекло его голову у шеи, кровь хлынула сильной струей. Вокруг нее сомкнулась обжигающе холодная вода. Она разжала ладонь, куски пергамента подхватило течение, унося их в глубину реки. Хана услышала взрыв, раздавшийся наверху. Она наконец-то, смогла закрыть глаза, смогла выдохнуть. Девушка погрузилась на дно, в блаженное, черное, тихое небытие.
Марта добежала до Пантелеймоновского моста. Она сбила Колю с ног, закрыв его своим телом. Взрыв был такой силы, что бронированную карету закрутило вихрем, и протащило по мостовой. Осколки металла падали в покрытый гарью снег.
– Папа..., - юноша плакал, - Саша, тетя Марфа. Я вспомнил, вспомнил. Папа сказал, чтобы я здесь остался..., Тетя Марфа, почему..., - Марта, осторожно, приподняла голову. На месте дома зияла черная воронка, крыши соседних особняков покорежило. Она услышала свист полицейских и, внезапно, поняла:
– Буря закончилась. Кажется, даже солнце появилось.
Над воронкой расширялся просвет в тучах, они уносились вдаль, заблестела тихая вода Фонтанки. Марта шепнула:
– Не надо, Коленька. Не надо, милый мой. Пойдем, помолимся за душу отца твоего, за душу Саши..., -она подумала, что Волк тоже мог быть в квартире. Марта посмотрела на воронку:
– Не надо, чтобы Коля это видел.
Он и не увидел.
Марта, быстро подняла его и передала в руки сына:
– На набережную его уведи, немедленно. Не давай ему оборачиваться.
Марта, мышкой, проскользнула к развалинам. Голова зятя, с остановившимися, голубыми глазами, лежала на мостовой.
Онапобежала через Пантелеймоновский мост. По набережной Фонтанки торопились полицейские кареты. Шпиль крепости сиял теплым золотом, по темно-синей Неве шли белые льдины. Марта не увидела под мостом распущенные, намокшие черные волосы, не заметила тело, что покачиваясь, плыло по реке на запад, к Петропавловской крепости.
Джон почувствовал прикосновение чьей-то руки к своей ладони. Юноша, едва слышно застонал. Грудь болела. Попытавшись приподняться, Джон понял, что на нем тугая повязка. Пахло хлорной известью, теплом, свежим бельем. Он дрогнул ресницами и увидел солнечные зайчики на деревянном, чисто выскобленном полу. В окне, над заснеженным двором, простиралось голубое небо. В открытую форточку он услышал щебет воробьев.
– Очнулись, мистер Брэдли, - донесся до него смутно знакомый голос, - это хорошо.
Джон открыл глаза. Высокий, изысканно одетый мужчина, за пятьдесят, в темном костюме и крахмальной рубашке, сидел на больничном табурете,опираясь на трость красного дерева. Под мышкой он держал газету.
Джон похолодел. Перед ним был Фредерик Темпл Гамильтон-Темпл-Блэквуд, граф Дафферин, бывший генерал-губернатор Канады, хороший приятель покойного отца Джона.
– Он меня узнает, - испугался юноша, - он в замке гостил. Мы охотились..., - в серых глазах посла Британской империи в России метался смех. Граф огладил светлую, в легкой седине бородку:
– Врачи обещают вам полное выздоровление, мистер Брэдли. Рана не затронула никаких важных органов. У вас в портмоне нашли визитные карточки, с адресом отеля «Европа». Вас опознали, известив британское посольство, - граф подмигнул ему:
– Вы в дворцовом госпитале. Ни о чем не волнуйтесь, выздоравливайте. Вас хотели к ордену представить, русскому, но вы скромный человек, мистер Брэдли, - посол легко, мимолетно улыбнулся, - и от него отказались. Я газету принес, почитаете новости, - Дафферин поднялся:
– Думаю, вы найдете для себя кое-что интересное, - он наклонился, поправляя подушку Джона. Юноша уловил веселый шепот: «Это не последний орден в твоей жизни, мальчик». Джон, невольно, рассмеялся и охнул.
Дафферин ушел, громко уверив Джона, что посольские чиновники будут его навещать. Пожилая сестра милосердия, говорившая на неплохом французском языке, принесла чашку чая. Женщина усадила его, подперев подушками. Во дворе Конюшенного госпиталя перекликались птицы.
Интересное было надежно спрятано между страницами Journal de St.-Petersbourg. Джон нашел простой, белый, неподписанный конверт. Почерком тети Марты сообщалось, что она, Петр и Николай на пути в Стокгольм. После Гельсингфорса они собирались миновать границу империи пешком.