"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– От дома на Пантелеймоновской ничего не осталось, - писала женщина, - как сказано в Библии: «Мне отмщение, и аз воздам». Коле тяжело, но мы его не оставим, никогда. Он наша семья. Я ему, понемногу, рассказываю, что случилось. Он и сам, кое-что вспоминает, слава Богу, только хорошие вещи. Думаю, ему по душе придется Париж. Он поживет у матери, встретится с младшим братом и сестрой. Пусть поучится немного в Сорбонне, и поймет, что он хочет делать дальше. Может быть, он и в Россию вернется. Петр напишет аффидавит, в российском посольстве, во Франции, Коле выдадут паспорт. Ты же, мой милый, выздоравливай. Скоро мы с тобой увидимся. Должна сказать, - перо женщины остановилось, - граф Дафферин был чрезвычайно удивлен
Джон понял, что все еще улыбается. Он допил крепкий, вкусный чай и принялся за газету. Сообщалось, что тело императора находится в Петропавловском соборе, ожидая погребения. Террористы, во главе с известным европейским радикалом, Волком, взорвали дом действительного тайного советника, Федора Петровича Воронцова-Вельяминова. Волк погиб, во время, как было сказано в статье: «подлого акта насилия», вместе с тайным советником и его сыном, Александром. В некрологе говорилось о большой потере для России, о том, что Федор Петрович был истинным слугой престола.
Джон понял, что устал. Он закрыл глаза и увидел реку в Банбери, солнце, играющее на зеленой воде, русые, пронизанные золотыми лучами, волосы Люси. Он взял письмо от тети Марты и понюхал бумагу. Пахло жасмином. Юноша вспомнил каменную террасу, выходящую на розарий в замке, цветущие кусты жимолости и сирени. Он потянулся за коробочкой спичек. Джон, аккуратно, сжег письмо в оловянной пепельнице, и пробормотал себе под нос:
– Приеду домой, и сделаю предложение, обязательно, - ему хотелось спать, но Джон еще пробежал глазами длинный список арестованных по делу первого марта. Он читал русские имена. Дойдя до буквы «К», Джон зевнул. Юноша опустил газету на пол и сполз на спину. Спать было не больно. Джон закрыл глаза, слыша веселый смех Люси. Теплый ветер шевелил лист бумаги. Черными, резкими буквами, было напечатано: «Константинова, Анна Константиновна, дворянка Гродненской губернии, двадцати лет от роду».
В коридоре Алексеевского равелина было сыро. Великий князь Константин поежился, накинув на плечи шинель с бобровым воротником:
– Это была не Анна, она не могла..., Она хорошая, добрая девушка. Наверняка, у нее украли документы...
Неизвестную женщину, темноволосую, лет двадцати на вид, вынесло на берег у стены Петропавловской крепости. Вечером первого марта у руководителей расследования появились описания бомбистов. Женщина была без сознания. Врачи боялись, что она умрет, проведя, судя по всему, много часов в ледяной воде. Константин побывал на развалинах дома на Пантелеймоновской улице. Тела, вернее то, что от них осталось, увезли. Один из жандармов, сочно, заметил:
– Любезный человек попался. Скорее всего, из дружков этого Волка. Сообщил запиской, кто перед нами. Сам, наверное, - полицейский закурил, - сейчас далеко.
Константин перекрестился, вдыхая запах гари, глядя на дымящиеся развалины:
– Бедная девочка, они обвенчаться хотели..., Надо ей сообщить, немедленно.
Жандарм, посланный с запиской на Малую Морскую, вернулся с известиями, что квартира пуста. К вечеру пришли новости из Петропавловской крепости. Константин, беспокоясь за дочь, не обратил на них внимания. Он, подумал, что Анна могла уехать куда-нибудь в имение, в гости, и погрузился в работу. Через два дня ему на стол положили протокол допроса арестованного Рысакова. Террорист утверждал, что сигнал к смертельному взрыву дала некая Кассандра. Настоящего имени девушки он не знал. Александр Воронцов-Вельяминов бросал первую бомбу вместе с ним.
– Что за чушь, - поморщился Константин, - сын Федора Петровича никогда бы этого не сделал.
Однако на следующий день охранка арестовала Перовскую, Желябова и Кибальчича. Те показали, что
Константин тогда остался один в своем кабинете. Он подавил желание уронить голову на бумаги и заплакать. Вместо этого, великий князь поднялся и пошел к племяннику, новому царю. Он знал, что нельзя ничего утаить. Александр тоже изучал протоколы допросов. Император хмуро сказал:
– Это мы печатать не будем. Незачем позорить доброе имя Федора Петровича, - он, хлопнул, ладонью по бумагам, - тем более, их похоронили.
Константин, глядя в упрямые, голубые глаза, покашлял: «Где?»
– Нигде, - отрезал император, пройдясь по паркету. Он был грузный, высокий, половицы скрипели.
– Распогодилось, - заметил царь, - весна дружная будет. Как погода изменилась, дядя, просто мгновенно, - он повернулся к великому князю:
– Нечего хоронить было. Собрали, - Александр поморщился, - останки, и сожгли. Пепел по ветру развеяли. Но со священником, - добавил царь, - как положено. А этого, - он сочно, витиевато выматерился, - Волка, передали на попечение посольства Бельгии. Оказывается, его звали Максимилиан де Лу, родился в Брюсселе. Сын того Волка, что в революции сорок восьмого года погиб, в Париже. Полиция хорошо поработала, нашла его вещи на Николаевском вокзале. По показаниям террористов составили его словесный портрет. Художник сделал этюд, прошлись по всем гостиницам, и разыскали, где он жил. В «Европе», ни больше, ни меньше. Потом взялись за агентства, что квартиры в аренду сдают. Он здесь полгода обретался, а то и больше, у нас под носом, - царь зажег сигару:
– У него в саквояже то ли шесть, то ли семь паспортов нашли. Бельгийцы отправят его, куда следует. Свяжутся с его семьей. Есть же у него какая-то..., - племянник сказал ему, что Кассандра, она же дворянка Константинова, жила в столице с поддельным паспортом.
– На Малой Морской, в хорошей квартирке, - смешливо добавил царь:
– Судя по всему, у нее был покровитель. Бумаги настоящие, - поправил себя Александр, - но в Гродненской губернии о ней ничего не знают. Как будто она из воздуха появилась..., - Константин остановился перед камерой и заглянул в глазок. Он едва не отшатнулся и услышал голос тюремного врача:
– Мы ей обрили голову, иначе она бы себе все волосы выдрала. Это кататония, ее описал доктор Кальбаум, несколько лет назад, в Die Katatonie oder das Spannungsirresein...
– дочь, в тюремном халате, скорчилась в углу камеры, глядя куда-то вдаль. Серые глаза были туманными, нездешними. Лицо покрывали воспаленные царапины.
– Она себе пыталась глаза вырвать, - заметил врач, - когда в себя пришла. Вешать ее нельзя, она не в себе, но вряд ли суд это примет во внимание. Мы ей руки связали, - девушка уронила голову в колени. Она раскачивалась, что-то подвывая. Константин стоял, глядя на нее, и вспоминал показания. Перовская утверждала, что девушка была связной между Волком и народовольцами, и что, действительно, именно она, Кассандра, дала сигнал Гриневицкому бросить вторую, смертельную бомбу.
Константин вздрогнул. Врач вложил ему что-то в руку.
– Это она написала, - сказал доктор, - когда очнулась. Больше ничего. Она не говорит, только стонет, или воет..., - девушка грызла губы, на белую шею полилась кровь. Доктор, подождав, пока тюремщики откроют дверь, торопливо добавил:
– У нас пока нет возможности проверить, правда, это, или нет. Месяца через два..., - он шагнул в камеру и бросил, через плечо: «Но даже это не избавит ее от смертной казни».
Константин развернул скомканный клочок бумаги. Почерк был торопливым, почти неразборчивым: