"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Считаю своим нравственным долгом заявить, что я беременна, на четвертом месяце.
Оказавшись в карете, он опустил шторки. Экипаж тронулся. Константин всхлипнул:
– Ее не казнят, - сказал он себе, - я этого не позволю. Девочка больна, у нее ребенок. Надо перевести ее в хорошую камеру, теплую, сухую, надо..., - он плакал, вспоминая серые глаза, черные, тяжелые волосы. Успокоившись, великий князь достал блокнот. Его доверенный курьер знал дорогу в охотничий дом, бывал и на мельнице.
– Они приедут сюда. Мы, все вместе, о ней позаботимся, - твердо сказал себе Константин, - Анна оправится, обязательно.
Эпилог. Москва, март 1881
Лед на Москве-реке вскрывался, ломался. Над свободной, темно-синей водой порхали речные чайки. С откоса Воробьевых гор, был виден весь город. Сверкали купола Новодевичьего монастыря, на востоке, над кремлевскими стенами, поднималась колокольня Ивана Великого. В приоткрытое окно дул теплый, весенний ветер, пахло соснами. Загородная лечебница доктора Корна стояла среди богатых дач, на участке, где разбили парк в английском стиле. При всех палатах оборудовали отдельные умывальни, комнаты для нянь и прислуги. В особом здании доктор устроил водолечебницу, и массажные кабинеты. За кухней надзирал повар-француз, минеральная вода для пациенток доставлялась из кавказских источников и Карлсбада. Перед выпиской к пациенткам приезжали парикмахеры и портнихи. Дамы хотели предстать на семейных фотографиях в лучшем виде.
У Корна был штат вышколенных нянь-англичанок, здоровые кормилицы из близлежащих сел. Если дама хотела остаться в палате одна, и отдохнуть, дитя забирали в большие, просторные, светлые комнаты. За каждым младенцем надзирала отдельная медицинская сестра. Любовь Григорьевна отказалась:
– Эдуард Яковлевич, зачем? Он спокойный мальчик, и кормить я сама буду.
Крассовский погладил бороду и, одобрительно, сказал:
– Правильно. Для развития ребенка нет ничего лучше материнского молока. Но какой красавец, - он склонился над колыбелью и зажмурился. Алмаз на длинном пальце Волковой заблестел снопом ярких искр.
– Сколько такое кольцо стоит?
– про себя, вздохнул Крассовский, глядя на змейку белого золота:
– За него, пожалуй, весь Кузнецкий мост можно купить.
Волкова приехала в лечебницу в отменно скроенном траурном платье. Она объяснила Крассовскому, что ее третий муж скончался, не дождавшись счастливого события.
– Мой батюшка обо всем позаботится, - лицо женщины было безмятежным, спокойным:
– Здесь хороший воздух, Эдуард Яковлевич, деревня. Не хочется сидеть в Москве последние месяцы перед родами.
Это было до Рождества. Любовь Григорьевна вернулась из Крыма после бархатного сезона, в ноябре. Отец, одобрительно осмотрел ее:
– Очень хорошо, милая. Я сказал…, - Григорий Никифорович повел рукой, - что ты обвенчалась, на юге, но твой муж трагически погиб, - он подмигнул, дочери. Женщина расхохоталась:
– Какое несчастье, папа. Я поговорю с Крассовским и Корном. Возьму комнаты в их загородной лечебнице…, Незачем в Рогожской слободе оставаться, - женщина сладко зевнула, - на природе мальчику лучше, - она, ласково, положила руку на живот. Пока Любовь Григорьевна была в Крыму, отец заново отделал особняк. Она прошлась по своему крылу и полюбовалась большой, в английском стиле детской комнатой. Мебель отец заказывал в Лондоне, шелковые обои и ткани во Флоренции. Любовь Григорьевна пообещала
– Тебе здесь понравится, милый. На даче мы пони заведем, будем с тобой в лаун-теннис играть…, - за чаем, с отцом, она твердо сказала:
– Сейчас другое время, папа. Мальчику понадобится образование. Гимназические экзамены можно экстерном сдать, и в университете учиться, не посещая лекции.
Григорий Никифорович кивнул:
– Ты права, Любушка. У моего внука будет все самое лучшее.
В Мисхоре Любовь Григорьевна ела фрукты, читала, гуляла и купалась. Раз в неделю, из Ялты, к ней приезжал доктор Данилович. Все шло отлично. Когда женщина вернулась в Москву, доктор Корн уверил ее, что разрешение от бремени будет легким.
– Ребенок расположен правильно, нет никаких причин волноваться, - сказал он: «Эдуард Яковлевич приедет из столицы. Мы с ним проведем роды».
Крассовский смотрел на ребенка. Мальчик спал, безмятежно посапывая. Из-под шелкового чепчика виднелась белокурая прядь.
– В третий раз овдовела, - он, искоса, взглянул на Любовь Григорьевну, - нет, не буду ничего спрашивать. Да и не мое это дело.
Женщина была готова к отъезду. Молчаливые ребята, слуги, как называла их Волкова, явились в лечебницу и забрали ее саквояжи от Гойара. Крассовский знал, что весну и лето она, с ребенком, собирается провести на даче в Петровском парке. Профессор должен был навещать их, во время визитов в Москву.
– Ребенок здоровый, - весело подумал Крассовский, - и родился легко. Она молодец, от эфира отказалась. Сильная женщина, ничего не скажешь. Мальчишка почти десять фунтов весом, - он увидел, что мальчик зевает:
– Дед его рад был. Дед…, - профессор вспомнил холодные, пристальные серые глаза, ухоженную, седую бороду, трость черного дерева с ручкой слоновой кости. Приехав рассчитаться за пребывание дочери в лечебнице, Волков представился купцом третьей гильдии. У него был простой, стальной хронометр, такой же незаметный, темный пиджак, но Крассовский видел крепких молодых людей, стоявших у экипажа Волкова. Профессор решил ничем другим, кроме здоровья пациентки и ребенка, не интересоваться. За кофе, они с Корном выяснили, что им обоим Волков передал конверты с пятью тысячами рублей в каждом.
– Это помимо платы по установленному тарифу, - коллега помолчал, - вы говорите, что он купец третьей гильдии?
– Третьей, - Эдуард Яковлевич, добавил в кофе свежее молоко, - однако, Антон Фердинандович, я бы, на нашем с вами месте, - профессор покашлял, - как бы это сказать, ограничился вопросами медицины, входящими в нашу компетенцию.
Корн с ним согласился.
Мальчик просыпался. Любовь Григорьевна ловко взяла его на руки. Крассовский сказал: «Вы кормите. Я вашего батюшку лично встречу, не волнуйтесь».
Он увидел, что Волкова улыбается, глядя на сына, и тихо вышел. Любовь Григорьевна опустилась в кресло-качалку орехового дерева и дала мальчику грудь. Он жадно, сосредоточенно ел. Женщина смотрела на белокурые волосы, на высокий, красивый лоб, на решительный, упрямый очерк подбородка. Глаза у ребенка были еще младенческие, туманные, голубые, но Любовь Григорьевна была уверена, что они станут такими, же яркими, как и у его отца. Мальчик был похож на него, как две капли воды.
– Как небо, - ласково сказала женщина сыну, - они будут, как летнее небо, милый.