"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Александр тоже рукой шевелил, я помню, - подумал великий князь, - когда умирал. Будто искал что-то. У маленькой волосы рыжие..., - он закрыл глаза, - значит, все же..., Федор Петрович обрадовался бы. Он детей своих любил, он хороший был отец..., Господи, - попросил Константин, - только бы наша дочь не страдала..., - он поднял веки и едва не отшатнулся. Старая женщина смотрела прямо на него. В ее глазах сверкал неземной, ледяной отсвет. Константин, незаметно взяв Анну за руку, велел себе отвести взгляд.
Ганецкий ждал их в пустом, низком коридоре Алексеевского равелина, со
– Еще немного, и наводнение будет сильнее того, что при покойном императоре Николае случилось, перед бунтом декабристов. Я пойду, - он вздохнул, - надо из нижних камер заключенных переводить, и немедленно. Иначе все затопит. Здесь, - Ганецкий повел рукой в сторону полуоткрытой двери, -никого не будет. Пусть прощаются спокойно. Но тело мы не можем отдать, - старик помолчал, -согласно распоряжению его императорского величества..., - он не закончил. Константин кивнул: «Я знаю».
Племянник приказал всех осужденных, умерших в Алексеевском равелине хоронить тайно.
– Есть одно место, - заметил император, - при моем деде там бунтовщиков закапывали. И при царице Екатерине..., - он оборвал себя. Константин не стал спрашивать, о каком месте идет речь.
– Даже на могилу к ней не прийти, - понял великий князь, - ни мне, ни ее матери..., Но я буду приезжать на мельницу, каждый год..., Не надо девочке говорить, что я ее дед. Пусть растет спокойно.
Он посмотрел вслед Ганецкому и повернулся к женщинам. Сверток был спрятан в шали у Анны, она держала за руку мать. Бабка стояла отдельно, вскинув голову. Константину показалось, что ее губы шевелятся. Он, в карете, показал Анне склянку. Средство было безвредным для детей. Константин сам видел, как старшая дочь, греческая королева Ольга, давала его сыновьям.
– Семеро внуков у меня, - отчего-то, подумал он, - но ведь маленькая, она..., Она дочь Анны, ее внучка..., Господи, я обещаю, я всю жизнь буду о них заботиться. Сколько мне Господь отмерит, столько и буду..., - комната, где помещались внучка и кормилица, не запиралась. Он сказал Ганецкому, что женщины хотят увидеть младенца. Комендант согласился:
– И мать пусть на нее посмотрит. Пусть она ничего не понимает, пусть не в себе она, но все равно..., -Константин, дождавшись, пока Ганецкий уйдет, указал на камеру дочери. Женщины зашли внутрь. Он отправился за маленькой, вверх, по узкой лестнице. В этом ярусе тоже было тихо, но великий князь, прислушавшись, уловил шум ветра и плеск воды за стенами.
– Петербургу быть пусту, - отчего-то, вспомнил он, и на цыпочках зашел в комнату. Горела свеча, было тепло, пахло молоком. Кормилица похрапывала, отвернувшись к стене. Маленькая лежала в колыбели. Он наклонился над внучкой и достал склянку. Младенец зачмокал нежными губками. Константин быстро коснулся мизинцем маленького рта. Капли были сладкие, туда добавляли сахарный сироп. Девочка зевнула и заснула еще крепче. Он осторожно взял внучку на руки:
– И, правда, тяжелая. Большая девочка. Господи, только бы Анна пришла в себя, перед смертью, - он вышел из камеры, - только бы увидела дочь..., - он
– Пусть растет на мельнице, - сказал себе великий князь, - там воздух хороший, лес..., Я знаю, все эти ограничения когда-нибудь отменят, обязательно. Да и потом, я сделаю маленькой паспорт. Как..., - он остановился перед входом в камеру дочери, - как ей..., Анне…, - он сглотнул и занес младенца внутрь. Они сидели на деревянной кровати. Бабка стояла в углу. Константин увидел, как шевелятся ее пальцы. Дочь лежала на спине, с мертвенно бледным лицом, ее губы двигались. Константин передал внучку Анне. Женщина вытерла глаза: «Сейчас..., мы ее переоденем, перевяжем бирку...»
Константин смотрел на впалые щеки дочери, на закрытые веки, на кровь вокруг синеватых, искусанных губ. «Что..., - он откашлялся, - что она говорит?»
– Шма, Исраэль, - раздался рядом сухой, ледяной голос бабки.
– Это молитва, которую произносят перед смертью. Она ее говорила с тех пор, как..., - Ханеле не закончила и властно велела:
– Дайте мне девочку. Я ее вынесу отсюда. Во дворе никого нет..., - Константин удивился:
– Но Анна…, Хана, она не умирала, все это время, почему...
В свете свечи ее ослепшие глаза засияли:
– Все это время она была мертва..., - Ханеле, резко взяла ребенка у внучки. Трупик, в казенных пеленках, с биркой на руке, лежал на кровати, рядом с Анной.
Мать взяла ее за руку:
– Хана, доченька моя, посмотри на свою девочку. Она большая, здоровая, мы ее вырастим..., -Константин, увидел, как поднимаются веки дочери. Она застыла, глядя на младенца, что спокойно устроился в шали прабабки. Из-под холщового чепчика выбивались рыжие волосы. Серые глаза Анны были устремлены прямо на дочь. Кровать начала трястись, подниматься вверх, женщины вскочили. Константин заставил себя не отворачиваться. Дочь выгибалась, билась в конвульсиях, рот раскрылся в безмолвном крике. Она шептала: «Нет! Нет!»
Ханеле, быстрым шагом, не оборачиваясь, вышла из камеры.
– Сделай это, - велела она себе, поднимаясь по лестнице, - сделай, и тогда ничего не случится. Тогда все будут прощены..., - во дворе равелина было пусто, хлестал дождь. Шпиль крепости освещался молниями.
– Ты смогла противостоять демону, - напомнила себе Ханеле, - а это дитя. Человеческое, не такое, как ты. Когда я умру, больше нас не останется..., - она закрыла глаза и увидела далекую, скованную льдами землю, услышала крик птиц над озерами:
– Их тоже, потом, не останется. И ее..., - Ханеле посмотрела на темноволосую девушку, с прозрачными, голубыми глазами, что стояла у куста роз, - ее тоже не будет. Я устала..., - она присела на какой-то камень у входа в равелин и положила младенца себе на колени.
– С Мирьям все хорошо..., - она услышала лай собак и размеренные удары колокола, - с Давидом..., -лязгнули металлические двери, а потом Ханеле улыбнулась: «И с ней тоже, с Авиталь».
Вокруг нее были лесистые горы. На берегу чистого озера, маленькая девочка, лет четырех, возилась с камешками. Авиталь сидела рядом, с удочкой в руках.