"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Ханой назвала, - удовлетворенно вспомнила Ханеле, - и дальше так будет. Они все узнают, обязательно..., - она заставила себя посмотреть на младенца. Девочка спала, завернутая в тряпки. Ханеле сомкнула костлявые пальцы на ее горле и надавила.
Она, внезапно, почувствовала прикосновение мягкой, ласковой руки.
– Не надо, - услышала она голос матери, - не надо, милая. Ты отомстила за меня, а теперь..., - мать поманила ее за собой, - пусть свершится то, что предначертано. Пусть все будет, как будет. Господь о них позаботится..., - мать указала в сторону зеленых холмов. На горизонте поднимался
– Все ждут, - тихо сказала мать, - и отец твой, и мачеха, и Нахман, и мальчик ваш, и Аарон с Авиталь. И брат твой, с женой..., - Ханеле увидела еще двоих, людей и сглотнула: «Мама, зачем...»
– Господь это решил, - пожала плечами мать, - не нам с ним спорить, не нам вмешиваться в дело рук Его. О детях позаботятся, и о ней, - мать нежно посмотрела на девочку, - тоже. Все будет хорошо..., -вокруг матери засиял свет. Ханеле почувствовала на лице теплый ветер и разжала руки. Она поднималась, вслед за матерью, к Яффским воротам, видя отстроенный город, блестящую, золотую крышу Храма, над которой вились белые голуби.
– Всякое дыхание да славит Господа, - прошептала Ханеле. Она почувствовала, что мать пожимает ей руку: «И мы тоже будем, милая».
– Хорошо, - успокоено подумала женщина, - все хорошо.
Они зашли в свет, исчезая на горизонте, где лежал Иерусалим.
Когда Константин, с женщинами, вышел во двор, ребенок лежал на камне. Дочь умерла тихо, положив голову на колени матери. Великий князь держал ее за руку и плакал. Они тоже плакали. Константин заметил, как изменились лица женщин. У старшей поседели волосы, на лбу и под глазами появились морщины, у Анны побелели виски. Она всхлипывала, укачивая дочь, а потом, едва слышно, сказала:
– Вот и все. Мы теперь другие, милый..., Ты не захочешь..., - Анна запнулась, и он прижался губами к ее руке:
– Я говорил, я никогда вас не оставлю. Я люблю тебя..., - они уложили дочь на кровать, аккуратно прикрыв ее одеялом. Константин, украдкой, перекрестил высокий лоб: «Спи спокойно, милая».
Мать Анны бросилась к камню, подхватив ребенка. Женщины, растерянно оглядывались, и Константин понял:
Ветер утих. Сейчас вода спадет. Но где, же она..., - от старой женщины не осталось и следа, будто она растворилась во тьме. Внучка спокойно, спала, часы на соборе начали медленно бить полночь.
– Ее больше нет, - тихо сказала ему Анна, - бабушка ушла. Свершилось предначертанное..., -Константин велел себе больше ничего не спрашивать:
– Пойдемте. Надо кормилицу найти, я привезу надежную..., - они стояли, втроем, глядя на младенца. Девочка нежно, ровно дышала. Хана ласково коснулась белой щечки. Константин, несмело, спросил: «Ее тоже..., тоже Анна будут звать?»
Прабабушка покачала седой головой:
– Нет..., - она, внезапно, улыбнулась:
– Фрида. Это значит: «радость». Наша радость..., - она уложила младенца в шаль. Константин вспомнил рыжие волосы внучки, ее голубые глаза:
– Федор Петрович был бы рад. Фрида..., - он взял Анну за руку, старшая женщина пошла впереди. Они направились к экипажу, у стены Алексеевского равелина.
Эпилог. Святая Земля, декабрь 1881
Открытое окно спальни выходило на крохотный, окруженный
Урожай винограда на севере был отменным. В Петах-Тикве, в новом поселении, продолжали осушать болота. Моше и Мария ненадолго приехали в Иерусалим, с детьми. Им надо было возвращаться к побережью, где были куплены восемьсот акров земли. На них, по словам Марии, должен был отлично прижиться виноград.
– Земля похожа на северные плантации, - сказала девушка, сидя у деда за чаем, - но зимы не такие суровые. Цфат высоко в горах, Иерусалим тоже. Сам знаешь, дедушка, здесь, бывает, и снег выпадает. Лозы надо защищать, укутывать…, На юге с этим легче. И Яффо неподалеку. Все новые иммигранты сразу окажутся у нас, - она расхохоталась.
– Как господин Бен-Иегуда, - подмигнул Моше жене. Они подружились с Элиэзером Бен-Иегудой. Журналист приехал в Иерусалим из Парижа, где учился в Сорбонне. Он, несколько лет назад, слышал, выступление Моше в парижской синагоге, и сразу его нашел. Бен-Иегуда преподавал в школе Всемирного Еврейского Союза, в Иерусалиме. Он ратовал за то, чтобы и в повседневной жизни евреи говорили на святом языке.
Моше рассмеялся:
– Дорогой Элиэзер, я с детства на нем говорю. И я, и все остальные, кто на Святой Земле родился. Даже старики говорят. Посмотри на деда моего, хотя бы…, - рав Исаак Судаков славился либерализмом. Он приехал в Петах-Тикву, чтобы дать благословение новому поселению, хотя другие раввины качали головой:
– К добру это не приведет, евреи должны жить в мире с властями. Мы в изгнании, в галуте, надо об этом помнить.
Каждый раз, когда Моше Судаков слышал такое, он заставлял себя успокоиться. Моше напоминал себе, что старики всю жизнь провели в Еврейском Квартале, и никуда, кроме Цфата и Хеврона не выезжали.
– Это наша земля, - терпеливо говорил Моше, - еврейская, господа. Мы не говорим о создании государства, - он знал, что при одном упоминании об этом старики начинают бледнеть, - мы просто хотим, чтобы у евреев была своя земля, как у арабов. Прошли времена, когда нам запрещали ее покупать. У моего деда, одного из первых, появились участки. Мы приобретаем землю общими усилиями, и будем обрабатывать ее все вместе.
Моше отпил чаю. Они сидели в саду дома Судаковых. Из раскрытых окон, слышался голос Марии. Она пела колыбельную детям. Моше помнил эти слова, с тех пор, как бабушка Дина его укачивала:
– Durme, durme, mi alma donzella,
Durme, durme sin ansia y dolor.
– Старики, Элиэзер, - Моше закурил папироску, - отлично говорят на святом языке…
– На иврите, - поправил его Бен-Иегуда. Моше, весело, согласился:
– На иврите. Они просто, как бы это сказать, не прилюдно это делают. Сам посуди, за последние триста лет сюда кто только не приезжал. Евреи из Мароккко, Туниса, Йемена, Германии, Польши…, Из России, как мои предки. Я тебе показывал могилы. Им как-то надо было понимать друг друга…, - Бен-Иегуда зорко посмотрел на него: