"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Воронцов положил девочек в колыбель, и увидел, как они прижимаются друг к другу. Он обернулся и увидел, что жена уже дремлет. Ее бронзовые косы разметались по белым кружевам постели, домашнее платье так и осталось расстегнутым.
Петя лег рядом с ней, пристроив ее голову к себе на плечо и вдруг понял, как сам вымотался за последние несколько месяцев, — каждый день, рискуя жизнью, каждый день проходя ровно по острию клинка, — где один неверный шаг, и ждет тебя даже не плаха, а просто — пуля из мушкета в предутренней темноте и безымянная могила где-то у обочины грязной деревенской дороги.
Он обнял Марфу, вдыхая ее запах — молоко и цветы, и, слыша ровное сопение дочерей, и сам заснул.
В своей комнате Тео бросилась на кровать и опять расплакалась — она уже почти решила постучаться в дверь его кабинета, и все сказать. Но его не было дома, он был в Лондоне, а ждать она не могла. Девочка решительно вытерла лицо и потянула к себе перо.
— Опять мы с тобой тут ночуем, как в тот раз, — Степан устало разлил по бокалам вино. «Знал ли я тогда…»
— Ты мне, когда написал про Машу, я ведь уже в Париже был, по дороге сюда, — Петя выпил.
«Ну что я тебе могу сказать, брат — помнишь, ты мне еще во время оно сказал, у этого же камина: «Коли любишь женщину, дак и дети ее — твои дети».
— Что он за человек был? — вдруг спросил Степан.
— Он был мой друг, — тихо ответил Петя. «Очень хороший, и очень одинокий. Умный. Смелый.
Честный. Ну что ты себе сердце- то рвешь, Степа? Ни его нет более, ни ее — а Полли нам поднимать, иначе, что ж мы за люди-то?».
— Да это понятно, — брат выпил еще и, встав, закрыл ставню. «Ветер, какой на дворе», — сказал он тихо, прислушиваясь. «Восточный. Не завидую я тем, кто в море сейчас». Степан повернулся, и Петя увидел, как изменилось его лицо.
— Понимаешь, — сказал Ворон, — я все время думаю — а если бы это был мой ребенок, что бы она выбрала?
— То же самое, — жестко сказал Петя, — и душу не мучай свою, Степа. Женщины — они другие.
Думаешь, Марфа бы согласилась выжить ценой того, что ее дитя умрет? Да никогда в жизни.
Хоть от меня дитя бы это было, хоть от кого другого. И не думай об этом даже.
Братья помолчали.
— Так ты весной на континент? — спросил Степан.
— Да, в апреле где-то. Сначала в Мадрид, — проследить, чтобы там не передумали насчет дона Хуана, потом — в Рим, а потом уже в Нижние Земли, — Петя сладко потянулся. «Ты мне долю за усадьбу не смей отдавать, кстати, не возьму».
— Петька, — запротестовал брат.
— Я, Степа, — легко улыбнулся Воронцов-младший, — с семьи денег не беру. Более того, я Марфе сказал, чтобы она вклад, который у Кардозо, ко мне в контору перевела. Дед ее разрешил — доверяет он мне. Хорошо, когда все под одной рукой, да и на управление деньги не расходуются.
— Хотел бы я Никиту Григорьевича повидать, — вдруг сказал Степан. «Не чаял я, что жив он останется».
— Да этих новгородцев ничто не сломит, на Марфу вон посмотри, — улыбнулся Петя. «А вы с Джоном, о чем договорились?».
— Процент мой тебе отдавать будут, по доверенности. Да, кстати, — Степан поднялся и отпер железный шкап, — я же Никите Григорьевичу денег должен был, вот, сейчас, и верну, раз все вклады, теперь, у тебя. Только сколько это получается? — он нахмурился.
— Он тебе в ефимках деньги давал? — спросил Петя. «И без процента же, наверное?
Сколько?».
— Две сотни, — ответил Степан.
— Двадцать пять лет назад, — Петя пошевелил губами. «Три сотни шиллингов, деньги сейчас не те, что были, опять же, ефимки из серебра более высокой пробы чеканились, не из монетного, на это еще поправку надо делать».
— И как тебе это удается, даже пера с бумагой не взял! — восхитился старший брат.
— Так герр Мартин покойный, благослови Господь душу его, — ответил Петя, — знаешь, как лихо в уме вычислял, куда там мне! Он в конце жизни уже и не видел почти ничего, а считал все еще отменно. Кстати, я с мальчиками занимался — с математикой хорошо у них, у обоих.
— Ну, в нашем деле математика тоже полезна, — Степан закрыл дверь шкапа. «Курс-то надо прокладывать».
— Степа, — брат поднял на него синие глаза, — а ежели кто из них не захочет капитаном быть?
— Это как это не захочет? — удивился брат. «А что же еще им делать?».
— Ну, разным можно заниматься, торговать можно… — осторожно начал Петя.
— Да будут у тебя сыновья, — успокоил его Степан, — вы с Марфой молодые еще, ей и тридцати не исполнилось. Не хочу я мальчишек разлучать, ты же знаешь, как они друг к другу привязаны, да и матери у них нет более.
Степан вдруг прервался и усмехнулся: «Черт, совсем старый стал, мне еще на южный берег заглянуть надо, там с долгами расплатиться перед тем, как в Плимут ехать».
— Что-то дорого, — критически сказал Петя, глядя на то, как старший брат отсчитывает золото.
— Я уж если гуляю, Петенька, так гуляю, — ответил тот. «Опять же, как ты мне сказал, деньги сейчас не те, что были. Девственницы пятнадцатилетние нынче недешевы, милый мой».
— Бросил бы ты это, Степан, — неохотно сказал брат.
— Ну вот как раз в Новом Свете и брошу, — Степан закрыл кошелек. «Я там и на берег- то сходить не буду, так, что придется до Лондона потерпеть. Ты остаешься?» — он стал одеваться.
— Да, мне завтра еще с Джоном сидеть, да и делами позаниматься надо, — Петя потянулся и обнял брата. «Езжай осторожнее, дороги обледенели все, лошадь не гони».
Степан внезапно, — он редко это делал, — прикоснулся губами ко лбу Пети. «Да уж, не умру я на суше, братик».
Он приехал в усадьбу поздно, когда уже все спали. Отперев дверь кабинета, он положил на стол счета по новому кораблю, что ему дали в Адмиралтействе, и, оглянувшись, заметил на полу что-то белое.
Степан присел на край кресла и развернул письмо. Оно заговорило с ним детским, высоким, задыхающимся голосом.