"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Вот, дон Диего, — печатник протянул ему пухлую стопку листов. «Проверяйте, и, на следующей неделе начнем».
Давид погладил титульный лист, и, вдохнув запах пыли, свинцовых литер, краски, — улыбнулся. Университетская типография — вторая в Новом Свете, после Мехико, — располагалась в подвале. Здесь было сыро, сверху, со двора, доносились гулкие удары колокола — били к обедне, и голоса студентов, что шли на лекции.
«Tractado de las drogas y medicinas de las India», — прочел Давид.
«Трактат о лекарствах, и медицинских средствах Индий».
— Мне еще надо перевод на латынь сделать, — озабоченно сказал он печатнику. «Все же в Старом Свете, в университетах, если это будут использовать, как учебник, — он нежно, ласково прикоснулся к оттискам, — то нужен латинский вариант».
— Ну, время у вас есть, — улыбнулся типограф. «Переводить — не писать, сколько вы на эту потратили?».
— Почти четыре года, — вздохнул Давид. «И ведь это только первый том, во втором — будут описания наиболее распространенных здесь болезней, со схемами лечения».
— Дон Диего, — торжественно сказал печатник, — вы сделаете для медицины то же самое, что сделал дон Гарсия де Орта, когда опубликовал свое руководство по лекарствам и болезням Восточных Индий. Все врачи колоний должны быть вам благодарны.
Давид почувствовал, что краснеет, и сердито сказал: «Ну, это так — только начало. Я все проверю, и принесу вам».
— В трибунал святой инквизиции я их уже отдал, — напомнил ему печатник. «Как положено, сами понимаете. Но у вас там нет ничего такого? — печатник поднял брови.
— Нет, конечно, — рассмеялся Давид. «Все в соответствии с учением нашей святой церкви».
Дома Хосе забрался к нему на колени и спросил, кивая на стол: «Папа, а что это?».
— Это моя книга, — Давид улыбнулся, и, прижав к себе сына, вдыхая его запах, сказал: «Я написал книгу, представляешь!»
Темные глаза ребенка наполнились восторгом и он спросил: «А можно почитать?».
— Вот, — Давид пощекотал его, — станешь взрослым, пойдешь учиться на врача, как я, и будешь по ней заниматься. Пойдем, а то мама старалась, готовила обед, будет жалко, если он остынет».
Уже ночью, целуя Мануэлу, обняв ее податливое, теплое тело, он вдруг вспомнил ту, что, наверное, лежала сейчас на своей узкой, одинокой кровати за соседней стеной. Услышав стон жены, он шепнул ей на ухо: «Еще!»
— Хосе, — робко сказала она.
— Он уже седьмой сон видит, — Давид прижался к ее плечу и сказал: «Не волнуйся».
— А, — еще более робко, тихо спросила Мануэла.
Давид усмехнулся и ответил: «Не думай о ней. Думай обо мне, — а я хочу услышать, как тебе хорошо со мной».
Эстер накрыла голову подушкой, но женский крик, — сладкий, низкий, протяжный, — все равно доносился до нее. Она села, и, натянув рубашку на колени, долго смотрела на две свечи, что догорали на столе, накрытом белой скатертью, — долго, пока все не затихло.
Только тогда она смогла заснуть.
В приемной архиепископского дворца было сыро — недавно построенное здание еще не просохло, и Мануэла поежилась, накинув на себя шаль.
— Мама, — спросил Хосе, подняв голову, — он играл на полу с камушками, — а можно я пойду во двор? Тут холодно.
— Иди, конечно, только за ворота не выходи, — велела Мануэла.
Она посмотрела на тех, кто сидел на грубых деревянных скамьях — тут были и мужчины, и женщины, испанцы, индейцы и метисы. Достав розарий, она стала повторять молитвы, смотря на маленькую статую Девы Марии в углу.
«Я просто хочу, чтобы у моих детей был отец», — подумала Мануэла. «А Господь меня простит, — она еретичка, и, если ее не станет, Диего со мной повенчается. Я буду женой уважаемого человека, врача, и мои дети никогда не будут голодать. Вот и все. Господь меня простит, — повторила она еще более твердо.
Высокие двери открылись, и Мануэла услышала голос секретаря: «Трибунал Святой Инквизиции начинает свое заседание! Все, кого вызывали — пройдите направо, остальные — ждите на скамьях своей очереди».
Мануэла вздохнула и, достав из мешочка нитки и спицы, принялась вязать шапочку для будущего ребенка, — она поняла, что ждать придется долго.
— Ну, на сегодня вроде закончили? — председатель трибунала откинулся на спинку кресла и сказал: «Как хорошо, что вы к нам приехали, отец Джованни. Сразу видно опытного, образованного человека, — все бумаги в порядке, ничего не перепутано, все на своем месте.
Вы, должно быть там, в Мехико, долго проработали?»
— Больше пяти лет, ваше высокопреосвященство, — ответил Джованни. «И не только в самой столице — я всю страну объездил, был и в Панаме, и в Картахене, и в Сан-Агустине, во Флориде».
— Ну, — сказал архиепископ, — надеюсь, вы и у нас столько же пробудете. Или даже больше.
Вице-королевство у нас огромное, работы много, а людей — особенно опытных, — не хватает».
— Что будем делать с просителями, которые ждут? — мягко напомнил Джованни. «Выслушаем их сейчас, или уже завтра пусть приходят?».
— Ладно, — махнул рукой архиепископ, — придется нам довольствоваться холодными закусками, но давайте уже сегодня все закончим. Завтра нам предстоит возиться с книгами, а это дело долгое».
Мануэла робко вошла в большой зал и перекрестилась на большое распятие.
— Проходите, милая, садитесь, — ласково сказал архиепископ, и, наклонившись, шепнул Джованни на латыни: «Они как любое животное, тянутся к доброй руке».
— Вас как зовут, сеньора? — мягко спросил Джованни, окуная перо в чернильницу.