"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Мама, — потрясла ее Мирьям за плечи, и, увидев мутные, закатившиеся глаза, отчаянно закричала: «Моей матери плохо, помогите кто-нибудь!»
Эстер увидела торопящихся к ним людей, и, почувствовав, как льется кровь по ногам, потеряла сознание.
Степан выглянул в окно и увидел, что Ник и Мирьям сидят на деревянной скамейке, в маленьком, ухоженном саду на задах дома. Девочка подобрала под себя ноги и прижалась к брату. Тот что-то рассказывал, держа ее руку в своей.
«Розы надо полить», — вдруг подумал Ворон. «Жарко, завянут, Эстер расстроится. А скамейка хорошая получилась, я как раз думал — родится дитя, будем в саду сидеть, с ним и Мирьям».
Сзади раздался осторожный кашель.
Ворон повернулся и посмотрел на врача. Стариковское, морщинистое лицо было непроницаемым.
Врач тяжело вздохнул, и, вытирая руки салфеткой, сказал: «Давайте, я вам нарисую. Можно, перо и чернильницу?»
Степан смотрел на его сухие, с длинными, ловкими пальцами, руки, и, наконец, сказал: «Я понимаю, да. Все понимаю. А если операция?».
— Нас там трое, — врач показал на дверь опочивальни, — и мы все согласны с диагнозом — если бы можно было прооперировать, — он вдруг прервался, и, — Степан вздрогнул, — стукнул кулаком по столу, — вы думаете, мы бы не стали этого делать?
— Вы же, слышали, наверное, об операции покойного герцога Орсини? Это я ее делал, я тогда преподавал в Болонском Университете. Я ему дал десять лет жизни, пусть он остался калекой, но все равно — жил.
— А тут, — он помолчал, и горько сказал, — я могу попробовать. Но она умрет под ножом, мы ведь пока ничего, ничего не умеем, все на ощупь, все вслепую. И опиум — ну что это за обезболивающее, так, — врач не закончил и махнул рукой.
Степан опять отвернулся. Ник гладил Мирьям по голове, и было видно, что она плачет.
— Там, с вашей женой, — лучшие врачи города, — вздохнул старик. «Вы поймите, рав Авраам, с тех пор, как Абу-аль-Касим описал симптомы такой беременности, а было это пять сотен лет назад — никто из пациенток не выжил. И уж, разумеется, не доносил дитя до срока. Это просто невозможно. Вы говорили, у вашей жены было много выкидышей?
— Шесть, — Ворон посмотрел на рисунок. «Но…, когда она была первый раз замужем. Потом, со мной, у нее все было…, хорошо».
— Видите, девятая беременность, — врач помолчал и пожал плечами. «Может быть, из-за этого тоже».
— Она страдает? — тихо спросил Степан.
— Нет, что вы, — старик сцепил пальцы. «Она под опиумом, мы, в общем, уже научились рассчитывать дозы — хотя бы для этого».
— Что будет дальше? — Ворон взглянул на скамью — Ник заплетал Мирьям косы.
— Внутреннее кровотечение усилится, и откажет сердце — просто захлебнется, — врач, было, повернулся уходить, но Степан спросил: «А почему так случилось?
Старик подошел и положил ему руку на плечо: «Если бы мы знали». Он постоял рядом со Степаном и попросил: «Рав Авраам, я знаю, что этого делать нельзя, но в таких обстоятельствах раввины разрешают. Мы же ничего не знаем о таких беременностях, нам было бы потом проще…, - он не закончил.
— Спросите у моей жены, — тихо ответил Степан.
— Она сама это предложила, — старик сглотнул, — она врач, она понимает.
— Она акушерка, — поправил его Ворон.
— Она врач, — повторил старик и тихо, неслышно вышел.
Эстер лежала, откинувшись на подушки, и Степан с порога увидел, какое бледное у нее лицо. «Даже губы синие», — подумал Ворон и сев на постель, взял ее за руку — холодную, слабую.
— Уже не болит, — сказала Эстер тихо. «Ты не волнуйся, Ворон, уже не болит».
В опочивальне никого не было, и он заплакал, прижимая ее пальцы к губам.
— Не надо, — Эстер погладила его по голове. «Не надо, любимый. Ты…,- она глубоко вздохнула, — ты возвращайся на моря, Ворон. Пожалуйста».
— А Мирьям? — он все никак не мог оторваться от ее ладони. «Мне ее вырастить надо».
— Отвези ее в Лондон, к Кардозо, — Эстер помолчала. «У них ей будет хорошо».
— Искупление, — вдруг подумал Ворон, и, опустившись на колени, просто стоял — а она все гладила его голову и шептала что-то — неразборчивое, ласковое, то, что она шептала ему каждую ночь, все эти восемь лет.
— Позови девочку нашу, — наконец, попросила, она. «Потом я…, засну, просто засну».
Мирьям вошла осторожно, очень осторожно и тихо спросила: «Тебе не больно, мама?».
— Нет, что ты, — слабо улыбнулась Эстер. «Иди сюда, доченька».
— Я стану врачом, — сквозь слезы, твердо, сказала Мирьям и взял руку отца, крепко сжала ее.
«Чтобы больше такого никогда не было!»
— Папа тебя отвезет в Лондон, — губы Эстер уже еле двигались, и Ворон вспомнил, как медленно становилась ледяной рука Маши. «Там…, продолжишь учиться, счастье мое. Будь хорошей девочкой, милая».
Дочь забралась на постель, и зарыдала — отчаянно, тихо, изо всех сил сдерживаясь.
Эстер нашла в себе силы взглянуть на Ворона и так и смотрела на него — пока он не протянул руку и не закрыл черные, дивные, остановившиеся глаза.
Ник ждал за дверью. Он подхватил девочку на руки и ласково сказал: «Пойдем, папа придет потом, пойдем, сестричка». Мирьям уцепилась ему за шею и опять заплакала — теперь уже громко, горестно.
Врачи ждали в гостиной.
— Все, — сказал Степан, открывая дверь. «Вы…, можете начинать».
Старик задержался, и, подойдя к нему, проговорил: «Мне очень, очень жаль. Мы сделаем все…, осторожно. Вы хотите знать, кто это был?».
Степан сначала не понял, а потом, скомкав пальцами скатерть на столе, приказав себе терпеть, невыносимую, переполняющую его боль, ответил: «Нет. Не хочу».
Он встал над раскрытой могилой, и, посмотрев на маленькое, такое маленькое тело в саване, зачерпнул из мешочка горсть земли.
Было безветренно и сухие комочки сразу посыпались вниз. «Будто дождь, — подумал Степан.