"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Белла взглянула на его прямую спину в шерстяной, матросской куртке, и, подышав на руки, сняла с плеча мушкет. «Вот и постреляем, — сказала она тихо. «Увидите, что я меткая. Я вам пригожусь, мистер Джон, обязательно».
Мистрис Доусон зажгла высокие, бронзовые канделябры вдоль стен гостиной, и, устроившись в кресле рядом с миссис Стэнли, шепнула: «Как девочки-то хорошо играют, в четыре руки, прямо вспоминаешь миссис Тео покойную и Марту. А не опасно для миссис Рэйчел играть?»
— Что ж тут опасного? — рассмеялась акушерка, отпив кофе из серебряной, изящной чашки.
«Как раз хорошо, видите, она и гуляет, и музыкой занимается, даже из лука сегодня стреляли…
Девушки закончили играть, и Констанца, первой захлопав в ладоши, сказала: «Очень, очень красиво. И ты, Рэйчел, всего за неделю так научилась?»
Белла взяла тетю за руку, и, поднявшись, чуть поклонившись, сказала: «Рэйчел очень способная. И кузина Мария, — она улыбнулась, — тоже, так, что дедушка Мэтью, вам надо купить верджинел, обязательно!»
— Купим, купим, — усмехнулся Матвей, что сидел, откинувшись на спинку кресла, держа в руках бокал с вином.
Мияко взглянула на лютню, что лежала рядом с верджинелом и вдруг шепнула мужу:
«Сэнсей, а ведь я в детстве училась на биве играть, и меня хвалили. Я, наверное, уже и забыла все, но, если попробовать…
Джованни ласково коснулся губами маленькой, пахнущей вишней руки. Он тихо сказал: «Я следующей неделей тебе привезу такую, любовь моя. И Аниту тогда сможешь научить, Белла сегодня с ней занималась, сказала, — у нее хорошо получается».
Он посмотрел в темные, играющие золотыми искрами в огнях свечей глаза жены, и добавил:
«Ты самая красивая женщина на свете, ну, да ты и сама это знаешь». Мияко чуть покраснела и вздохнула: «Если бы вам еще не надо было ездить, сенсей…»
— До осени никуда не поеду, — пообещал Джованни. «Буду сидеть дома, переводить, подстригать розы, а ты мне будешь носить чай».
Мияко только улыбнулась и на одно мгновение, быстро, незаметно, прижалась губами к его щеке.
Белла села в кресло, и, взяв лютню, пробежавшись пальцами по струнам, решительно сказала: «Я вам спою одну песню, испанскую. Рэйчел ее тоже знает. Называется: «Цветущая роза», — она склонила коротко стриженую, каштановую голову и добавила: «Я ее выучила в таверне, когда за крышу и еду пела. А потом, в Порт-Рояле, когда я ее играла, все плакали».
Девушка на мгновение прикрыла изумрудные глаза и добавила: «Там такие слова. Роза цветет в мае, а моя душа томится, страдая от любви к тебе».
Рэйчел потянулась губами к уху мужа, что сидел рядом с ней на кушетке, и сказала: «Я там, в Новом Свете, смотрела на тебя, и об этой песне думала».
— Я тебя люблю, — нежно ответил ей Питер и, взглянув на племянницу, подумал: «Как глаза у нее блестят. Слезы там, что ли? Да нет, с чего бы?»
Белла глубоко вздохнула и стала играть.
Сидя в кабинете, он услышал через приоткрытую дверь нежный, высокий голос, что доносился из гостиной:
La rosa enflorese En el mes de mai Mi alma s'escurese Sufriendo del amor,— пела девушка.
Джон, отложив бумаги, и поднялся. В полутьме ее глаза сверкали чистым изумрудом, и Белла, вдруг, подняв голову от лютни, посмотрела на него — прямо. Он чуть улыбнулся, и, закрыв дверь, подойдя к окну, долго стоял, просто любуясь огненным, холодным закатом над равниной, что уходила вдаль — без конца и края.
С реки доносился плеск воды и восторженные крики детей. Констанца поднялась вверх по склону, и, отдышавшись, сказала: «Все, теперь пусть Джон и Энни с ними возятся, а то они завтра отплывают. Ты едешь их провожать?»
Белла кивнула. Она сидела на расстеленной по сухой траве шали, глядя на реку. Констанца опустилась рядом и усмехнулась: «Я смотрю, уже который день одни и те же люди на лодке катаются».
Девушка мимолетно улыбнулась, положив голову на колени. «Мне Энни рассказывала, какая Мария раньше была. Ну, еще четыре года назад, как мой отчим и дедушка Мэтью их из монастыря спасли».
— Да, — Констанца приставила ладонь к глазам и посмотрела на реку, — мой отец ведь тоже — в тюрьме сидел. Но взрослым человеком, ему там и писать можно было, и людей он видел, дядю Джованни, он тогда еще священником был. А с Марией, — девушка поежилась, — даже не представляю себе, как это — всю жизнь под землей.
— Зато сейчас у нее отец есть, — тихо ответила Белла, и Констанца, забеспокоившись, обняла ее: «Ну что ты. Я ведь тебе говорила — я тоже папу не знала, мы только писали друг другу…
И Мирьям…
— Вы писали, — Белла глубоко, тяжело вздохнула. «И Мирьям до семи лет с ним жила. И с мамой своей. А я только и помню, что у мамы были зеленые глаза, и от нее розами пахло. И кимоно свое помню, с бабочками. А потом — все».
Констанца нашла ее изящную, с жесткой ладонью руку и крепко сжала. «Я знаю, — сказала Констанца. «Знаю, как это. Я ведь и сама, — губы девушки искривились, — хоть лучше папы Джона отца не найти было, все равно — тоскую. И это навсегда. А матери я и не знала, она умерла, как я родилась, сразу же. Папа Джон мне говорил, что она красавица была».
Внизу, в зеленоватой, тихой воде, медленно плыл кораблик, и девушки услышали веселый голос Джона Гудзона: «А сейчас он натолкнется на айсберг, но мы его спасем!»
— Айсберги, — вдруг подумала Белла. «И полгода кромешная тьма, холод, дикие звери. Только все равно — Энни с родителями будет, тогда ничего не страшно».
Она посмотрела на тонкие, нежные пальцы Констанцы и тихо сказала: «А ты любила кого-нибудь?»
— Любила, — Констанца откинула на спину рыжие косы и посмотрела вдаль. «А он меня — нет.