Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Шульман Нелли

Она вдруг подняла бровь. «А мне кажется, месье Оноре, что Лидия может и передумать. Ну, — Лиза вдохнула запах фиалок, — если она встретит Меландра где-то в другом месте.

Случайно, сама того не ожидая. Например, — она помолчала, — на берегу лагуны, под сенью купола беломраморной церкви. Лидия ведь уже там жила, — женщина вздохнула, — когда-то.

— И любила? — спросил он, глядя в синие, большие глаза.

Каштановые ресницы дрогнули. «И любит, месье Оноре, — поправила его Лиза. «Потому что Лидия, — женщина повернулась, и он почувствовал запах вербены, — вовсе

не жестока. Если Меландр ее увидит — она ему это докажет. Мне кажется, — алые губы улыбнулись, — так будет лучше. Впрочем, писатель вы, а не я.

Он помолчал и сказал: «Я вам принес подарок в дорогу. Ронсара. Вот, — д’Юрфе протянул ей изящный томик.

— Закладка, — она коснулась нежным пальцем расшитого мелким жемчугом шелка.

«Позвольте, — он раскрыл книгу.

— Я это помню, — вдруг подумала Лиза. «Джон мне это читал, там, давно, на площади Сан-Марко, осенью, когда вода лагуны казалась темно-серой, и вокруг свистел холодный ветер.

Когда одна, от шума в стороне, Бог весть, о чем рассеянно мечтая, Задумчиво сидишь ты, всем чужая, Склонив лицо как будто в полусне, Хочу тебя окликнуть в тишине, Твою печаль развеять, дорогая, Иду к тебе, от страха замирая, Но голос, дрогнув, изменяет мне, — Его низкий, красивый голос чуть дрогнул, и Лиза, на мгновение, коснувшись его руки, продолжила:

Лучистый взор твой встретить я не смею, Я пред тобой безмолвен, я немею, В моей душе смятение царит, Лишь тихий вздох, прорвавшийся случайно, Лишь грусть моя, лишь бледность говорит, Как я люблю, как я терзаюсь тайно.

— Вы помните, — наконец, сказал д’ Юрфе, смотря куда-то вдаль, туда, где над кронами шелковиц вились птицы.

— Помню, — Лиза подала ему руку. Мужчина склонился над белой, маленькой кистью, и услышал нежный голос: «И Лидия тоже — помнит все, что ей говорил Меландр. До скорой встречи, месье Оноре».

Она ушла, чуть шурша шелковыми, бронзовыми юбками, не оборачиваясь, и мужчина, опустившись на край скамьи, посмотрев на тетрадь с рукописью, — блаженно, счастливо закрыл глаза.

Мирьям посмотрела на того, кто стоял в дверях, и, отшатнувшись, комкая в руках, берет, спросила: «Но как?»

— Вот так! — Марфа прошагала к ней, и, не успела Мирьям что-то добавить, — отвесила ей звонкую пощечину.

— Тетя! — женщина почувствовала, как закипают слезы у нее в глазах, и вдруг спросила: «Это он… вас послал…»

— Совсем разум потеряла, — вздохнула Марфа и дернула племянницу за руку: — А ну садись и рассказывай мне — для чего ты, как шлюха последняя, в этот притон явилась.

— Он сейчас придет, — испуганно, отчаянно прошептала Мирьям. — Придет, и что я ему скажу? Вы же здесь…

Марфа оправила юбки цвета свежей травы, и, поиграв кольцами на пальцах, вздохнула: «Не придет. Он твою записку выбросил, а я — подобрала. Ты уж прости меня, девочка».

Она ласково, нежно погладила племянницу по каштановым локонам. Мирьям уронила лицо

в ладони и расплакалась: «Он меня целовал, тетя, там, в Амстердаме, той осенью, как приехали они. И я не могла сказать «нет», мне нравилось, так нравилось, и потом тоже — я о нем все время думала…»

— Ох, Федя, — мрачно хмыкнула про себя Марфа, — а сего ты мне не говорил. Ну да ладно, видно, все же образумился мужик, коли сюда не пришел, да и пора уже — пятый десяток.

— Вот ты скажи мне, — Марфа взяла нежную, жемчужную кисть и чуть ее пожала, — ты же мне все равно, что внучка, милая. Я понимаю, когда плохо жене с мужем, и сама — знала женщин таких. Или бывает — не по любви замуж выходишь. Но ты-то? — она взглянула в карие, покрасневшие от слез глаза, — Хосе тебя больше жизни любит, все для тебя делает, да и ты, — она усмехнулась, — помню, как на него смотрела.

— Не знаю, — она все плакала. «Это наваждение какое-то, тетя, и ведь было уже так, тут же, в Париже, но я устояла тогда, — Мирьям вздрогнула и покраснела: «Господи, да что я говорю…

— Да знаю я все, — Марфа поднялась и, посмотрела на стройку. «И верно, сваи забивают, — прищурилась она. «Догадалась, милая моя. Да сие у него — от одиночества было, сама же знаешь, что это такое. А тут, — женщина поморщилась, и махнула рукой. «Да ладно, что говорить».

Мирьям встала, и, умывшись из глиняного кувшина, вытерев лицо кружевным платком, вдруг сказала: «Спасибо вам, тетя».

— Пошли, — Марфа подтолкнула ее к двери и вдруг усмехнулась: «Хозяин здешний, как меня увидел, так опешил. Наверняка, не ожидал такого».

Когда они уже завернули за угол, к темной, волнующейся под ветром Сене, Марфа взяла ее за руку и твердо сказала: «Все у тебя хорошо с Хосе и дети у вас — любой позавидует. Ты ведь любишь его, девочка».

— Люблю, тетя, — Мирьям оперлась рукой о каменные перила. Марфа посмотрела на каштановые локоны, что спускались на стройные плечи и тихо проговорила:

— Твой отец, он тоже — часто делал сначала, а потом — думал. Это от него у тебя. Не только хорошие вещи мы от своих родителей берем, дурные — тоже. Ну, так и не надо, милая, — зачем людям-то страдать из-за этого? Хосе, детям вашим. Как твой отец твою мать встретил — так поменялся он, сама знаешь. Вот и бери в этом с него пример.

Мирьям взяла маленькую, сильную руку и поднесла к своей щеке. «Тетя…

— Пошли, — подтолкнула ее Марфа, — у нас посидишь немного, кофе попьем, раз уж из дома сбежала, от младенца грудного, так хоть не торопись туда сразу».

Мирьям покраснела, и, так и не отпуская руки женщины — кивнула.

Волк поднялся вверх по лестнице и остановился — парадная дверь была распахнута, в передней валялась раскрытая, пустая, потрепанная сумка Хосе.

— Господи, — он перекрестился и услышал взволнованный, юношеский голос: «Месье Мишель, вы не пугайтесь, все хорошо идет. Там с женой вашей дядя Иосиф, и тетя Мирьям, и бабушка».

Волк посмотрел в серые, словно грозовая туча, глаза, и вдруг рассмеявшись, ответил по-русски: «А ты что, Илья Никитич, на Москве так роды и не удосужился принять, все больше воров штопал?»