Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Парень, которого ты видел, – сказал он племяннику, – не Левин. Девчонки дяди Эмиля считают его своим братом, но он сын товарищей Волка по партизанской борьбе в Италии… – герцог допил чай:
– Значит, Алексей Иванович погиб, – он помолчал, – жаль, он был хороший человек. Но я теперь, милый мой, обязан вывезти из России Левиных… – Генрих хмыкнул:
– Судя по их виду, они приближены к… – юноша покачал пальцем над головой, – Кепка, кажется, вовсе не в опале, а на коне. Левины носят импортную одежду, дядя. Они могут работать на
– Если бы Павел работал на КГБ, он бы не рискнул дракой в мужском сортире. Нет, милый мой, так называемый Бергер обосновался на серой стороне жизни, что мне очень на руку… – Генрих стащил у дяди папиросу:
– Вы так и не сказали мне, как вы поняли, что я в Москве… – дядя подмигнул ему:
– Мария тебя видела… – племянник зарделся, – в метро, и описала мне. Она девушка внимательная, как ее отец, она тебя узнала… – Генрих отозвался:
– Я думал, что она на кого-то похожа, но не мог понять на кого… – Джон потрепал его по плечу:
– На отчима твоего, милый мой. Вези ее под родительское крыло и сам туда возвращайся… – он потянулся, – а у меня есть дела в СССР…
Стукнула калитка, пес Андрея Андреевича встрепенулся. Собака утробно залаяла, забеспокоились куры, хлопая крыльями. Ее светлые волосы растрепались, на щеке виднелась царапина. Белый, с кружевными оборочками, фартук официантки испачкала грязь. Девушка тяжело дышала:
– Дядя, – отчаянно крикнула Маша, – Кепка здесь! Я видела его в военном городке. Гурвич тоже здесь, нам надо… – Генрих поднялся:
– Кузина Мария… – она жарко покраснела, – кузина Мария, здравствуйте…
Солнце блеснуло в голубых, ярких глазах девушки. С юга, от реки, донесся рев танковых моторов.
Наум Исаакович не собирался навещать горком партии, куда направилась московская делегация. Запершись в комнате, снабженной полевой рацией, он велел себя не беспокоить. Линия шла из первого военного городка прямо к танкистам генерала Шапошникова. Согласно приказу Плиева, подразделение блокировало мост, ведущий к центру города:
– Докладывайте обстановку каждые десять минут, – велел Эйтингон генералу, – ваша задача не пустить шествие дальше берега реки…
Фальшивую официантку, как оказалось, звали Марией Мяги. Девушку на территории городка не отыскали. Эйтингон неотрывно смотрел на черный телефон, обслуживающий внешнюю линию:
– Она не дура, здесь оставаться. Разоблачения она не ожидала, но она спортсменка, у нее отличная реакция… – перед ним лежал исчерченный стрелками и датами лист и увеличенные, сырые фотографии вчерашней демонстрации. Чутье в очередной раз не подвело Наума Исааковича:
– Он был в Новосибирске, когда Холланд сбежал из больницы, – Эйтингон в очередной раз взялся за лупу, – теперь ясно, кто помогал Холланду и мистеру Кроу покинуть СССР после войны… – Наум Исаакович ни с кем бы не спутал одноглазого, крепкого мужичка в рабочей спецовке:
– Он не пожалел собственной дочери, отправил ее на Урал… – Эйтингон почесал рукояткой лупы висок, – в качестве подсадной утки для нашей группы. Она обеспечивала отход диверсантов, поэтому проклятый Волков и спасся. Исчезнув вместе с ним, она затаилась, чтобы вынырнуть наружу в компании его светлости…
Доступа к личным делам рабочих завода у него не было, однако опрошенные работницы кухни узнали по снимку отца судомойки Мяги, слесаря Ивана Ивановича:
– Они вспомнили адрес их домика, но туда нам хода нет… – Эйтингон сдержал ругательство, – мерзавцы снимают халупу в слободе. То есть пока нет, но из города мы их не выпустим… – взгляд возвращался к нарисованной им схеме. Эйтингон помнил дату рождения Марии Журавлевой:
– Март сорок второго года, в Куйбышеве. Они были соседями проклятой Антонины Ивановны, ни дна ей ни покрышки. Та родила девчонку от Петра… – в отцовстве дочери мистера Френча Наум Исаакович сильно сомневался, – но девчонка умерла. Леди Холланд, мерзавка, уехала на фронт, где и сгинула… – он вздохнул:
– Наталья Журавлева лежала с ней в одном роддоме. У Антонины Ивановны ничего не спросишь, но такая волчица, как она, могла и поменять детей. Новорожденные все на одно лицо. Свою дочь она бы не убила, а чужую не пожалела бы… – Эйтингон останавливал себя от звонка в Москву:
– Семичастный рассмеется мне в лицо, – понял он, – Михаил вне подозрений, он честный дурак. То есть он пятнадцать лет притворяется честным дураком, Холланд его завербовал в Берлине… – у Наума Исааковича не существовало прямых доказательств предательства Журавлева:
– Он отречется от своей дочери прежде чем три раза пропоет петух… – Эйтингон хорошо знал Евангелия, – он сделает вид, что был уверен в ее гибели. Ее даже похоронили, то есть не ее, а куски тела какого-то бедняги солдата… – ему очень не нравилось, что Журавлев продолжает воспитывать Марту:
– Если он поддерживал контакты с его светлостью, он знает о крушении самолета, – хмыкнул Наум Исаакович, – и знает, как на самом деле зовут девочку. Вот кому подходит кличка Паук. Он сидел без движения все эти годы, плетя свою сеть… – ему предстояло объяснить Саше появление в Новочеркасске Марии Журавлевой:
– Пусть она сама все объясняет, мерзавка, – Эйтингон скомкал бумагу, – я не отпущу троицу, не дам им сбежать из СССР… – мальчик отделался легкими ожогами:
– Я потом тебе все расскажу, – пообещал Наум Исаакович, – сейчас надо думать о деле…
Саша, в числе других снайперов, сопровождал секретарей ЦК. Затребовав фотографии здания горкома и прилегающих строений, Эйтингон нарисовал схему расположения стрелков на крышах:
– Но это больше для спокойствия, – сказал он на инструктаже московской и ленинградской групп, – танкисты не допустят толпу в центр города… – указка скользнула к увеличенным фотографиям его светлости и Генриха Рабе: