Венецианский аспид
Шрифт:
– Карман? – произнес Харчок, и тревоги в голосе у него больше не звучало.
– Что, парнишка? Не бойся. Она тебя не обидит.
– Карман, это никакая не русалка.
– Нет, парнишка, не она. Я не знаю, что это было. – Но я, конечно, знал. Я ж англичанин, нет? Я воспитан в лоне церкви, правда? А во всей Блятьке и полудюжины церквей не наберется, где на витражах, гобеленах или запрестольных образах нет портрета Святого Георгия и его ебаного дракона.
И тут Харчок заговорил таким голосом, которого я не узнал:
– Хан не велел мне – под страхом смерти – рассказывать кому-то из чужих о черных драконах, кои людям были богами и чей яд можно
– Что это, Харчок? Чья это повесть?
– Со мной в камере мужик сидел. И на судне он был, когда его потопили. Он весь был песьи ятра, Карман, такие байки травил хорошие, почти как ты.
– Греби, Харчок. На маяк.
– Мы Пижона заберем и эту девчонку, которая как пацан?
– Нет, дурацкий ты дурак, мы вытащим из тюрьмы твоего сокамерника.
– Потрясно! Ты ему тогда расскажешь, как дрючил дракона.
Действие IV
Чудовище с зелеными глазами [179]
И если гад какой его внушил вам,
Пусть небо проклянет его, как змея!
179
«Отелло», акт III, сц. 3, пер. Б. Лейтина, А. Радловой, В. Рапопорта, П. Вейнберга.
Явление восемнадцатое
Плащ, кинжал, плат и вуаль
Антонио Доннола, венецианский купец, выглянул со своего балкона на Венецианскую гавань и на миг задумался, сразу ли прикончит его падение с четвертого этажа на брусчатку или он еще подержится за жизнь немного, сломанный и весь в крови, а издохнет только потом. Он размышлял не о самоубийстве, а о том, как отреагирует Яго, вернувшись с Корсики и обнаружив, что эта часть их сговора по замещению вакантного места Брабанцио в сенате пошла до жути наперекосяк. Перед насилием однозначно возникнут вопросы, и хотя мужеством своим Антонио был отнюдь не знаменит, он позволит гневу Яго обрушиться прежде, чем пожертвовать своим прекрасным мальчиком Бассанио.
– Дурацкая голова, значит?
– Так точно, – ответил Бассанио. – Вроде той, что бывают на конце арлекинского жезла на Карнавале, только вот палки не было. Прошу вашего прощения, Антонио. Меня уверили, что ларец – тот самый. Саланио это выяснил и послал мне весточку с гондольером.
– С гондольером?
– Тот показал мне кинжал Сала в доказательство того, что сообщение подлинное. Они, должно быть, подменили ларцы после того, как Сал и Лоренцо отправились на Кипр. – Бассанио вышел к Антонио на балкон и сжал ему плечо. – Я отплачу вам, честное слово. Я вам все верну.
Не вернет, само собой. Три тысячи дукатов? Бассанио не увидит такой суммы, как своих ушей без зеркала, если на ней не женится. Крепкий симпатичный молодой человек, не вполне малоумный, но купец из него говенный. Если б не покровительство Антонио, мальчонка бы давно побирался на улицах. Может, Яго был прав – стоило самому уплатить за сватовство к Порции, самому забрать место в сенате, а не так кардинально просрать весь процесс. Пригрозить стряпчему-другому, как и предлагал солдат. Но теперь
Он снова посмотрел на брусчатку. Быть может, все окажется быстро и безболезненно. Наверное, стоит сходить к мессе, привести в порядок душу, потому что, когда Яго вернется и узнает, какое бедствие их постигло, кто-то непременно умрет.
– Гондольер, значит? А вы сможете его опознать?
– В ту же секунду, как увижу, – ответил Бассанио. – Я счел его вестником моего счастливого будущего, а потому лицо запомнил твердо.
– Тогда отыщите его. Как зовут, где живет. Приведите сюда. Предложите подкуп, если нужно.
– Так и сделаю, добрый Антонио. Так и сделаю.
Примет ли Яго в жертву гондольера?
– Значит, дурацкая голова? Сохранили?
– Нет, я был так расстроен и обуян сердечной болью, что выбросил ее через перила в сад.
– А что-нибудь еще вы про нее помните?
– Шутовская голова из раскрашенного дерева, как любая другая. Вот только краски были неярки – на ней был черный колпак с серебряными бубенцами на кончиках.
– Ступайте, разыщите гондольера. Возьмите с собой Грациано или Саларино.
– Уже иду, Антонио. Благодарю вас. Я все исправлю, клянусь.
– Конечно, исправите, – ответил купец.
Он еще раз глянул на брусчатку и вообразил кляксу крови, расползающуюся на камнях.
Несмотря на исключительную красоту, подобно множеству девушек из рабочего сословия, Эмилия вышла замуж за первого же состоятельного встречного, что проявил к ней интерес. Ну и, как множество бедных девушек, оказалась связана по рукам и ногам человеком, который был, невзирая на привлекательную внешность и живейшее обаянье, злостным негодяем. Она поначалу надеялась, что, когда война с Генуей наберет обороты, она благополучно овдовеет, но Яго, вместо того, чтобы совершить благое дело и, как большинство венецианских вооруженных сил, погибнуть у Курцолы, поимел досадную удачу служить под началом Отелло и защищать город, а потому не только выжил, но и, когда на него нападал стих мании величия (что бывало частенько), имел наглость утверждать, что честь спасения города у него украдена «этой вороной-выскочкой», Отелло. Затем она было решила, что фортуна ей улыбнулась: Яго вызвался служить жене Отелло Дездемоне на Корсике, и между мужем и женой отныне раскинется море, да поди ж ты – вот он собственной персоной, у нее в покоях, и ему нужна услуга.
– Надеюсь, вы здесь не для того, чтобы просить меня опять заниматься непристойными делами – у мартышки носом кровь идет, а цирк, сударь мой, закрылся.
– Как это было три последних года, э, глупая жена [180] , – ответил Яго.
– Прекрасно, как вам будет угодно – уверена, вы будете из всех блаженны до того, что краник ваш не почернеет и не отпадет после заигрываний с алой напастью. А я, коль вы не против, помолюсь, пока вы будете свершать свое отвратное деянье.
180
Там же, пер. Б. Лейтина.