Венецианский аспид
Шрифт:
– Вон тюрьма. – Я показал на офигенски здоровенную каменную крепость, что раскорячилась над портом. Отелло мне показывал ее на картах, но и живьем не заметить ее было трудно.
– Роскошная она что-то для тюрьмы, тебе не кажется? – отозвалась Джессика.
– Раньше, несомненно, служила королевским дворцом, – сказал я. – Так оно всегда бывает. Чутка революции, августейших особ сажают в замок на хлеб и воду, появляются другие августейшие особы, в клятой тюрьме жить не хотят, строят себе рядышком замок пограндиознее, старый оставляют тюрьмой – и так далее.
Так оно случилось с Белой башней, где меня впервые сделали королевским шутом Лира, а затем я стал королевским супругом и как-бы-королем для Корделии. Но Генуя – не Лондон. Это морской порт, как Венеция, если б Венецию построили на горных склонах, а не на ебаном болоте. Мачты судов в гавани торчали густо, будто щетина на кабаньем загривке. И, как и говорил Отелло, порт был укреплен: катапульты и баллисты у выхода из гавани, бойницы в башке маяка и под линией огней – укрепленная зубчатая стена. Кроме того, створ выхода из гавани перегораживала цепь со звеньями толщиной в мою ногу, опускаемая массивными лебедками: ни одно деревянное судно через такую бы не прорвалось. Нет, тюрьма здесь раньше была не дворцом – это была крепость, и по зову трубы ее тоже можно было бы использовать для защиты города. Насколько я знал, на крышу могли втаскивать фрондиболы, и те поражали любое судно, приближавшееся ко входу в гавань. На другой стороне бухты располагались верфи – столь же крупные, как Арсенал в Венеции. Даже теперь, на самой заре, по-над водой неистовой дробью разносились удары молотов, и дюжина боевых галер вырастала в высоких деревянных коробах, из которых они скоро соскользнут в море. Так вот какова другая сторона войны за моря, которую Венеция ведет уже полвека?
– И Отелло разгромил эту публику? – спросила Джессика, озирая эту панораму.
– Ну, не совсем – но раны они до сих пор зализывают.
– Неудивительно, что Дездемона отвергла всех баловней Венеции ради него. Герой же, ну!
– Ага, обычный пират, которому свезло в кои-то веки, нет? И до раздражения нелегкомысленный.
– Кстати – он мне сказал, что ты мне должен что-то сообщить.
– Ну да… только теперь нам нужно настроиться и освободить Харчка.
Мы уже почти достигли крепости; главные ворота ее выходили на гору, не на порт. Я предпочел подойти к охраннику небольшого въезда сбоку – стражник клевал носом, едва не съезжая наземь по копью, но когда мы подошли ближе, в носы нам шибануло вонью кислого вина, точно солдата раскрасили кровью виноградников.
– Может, лучше офицера найти? – спросила Джессика.
– Всегда подкупай нижайшего по инстанции – и давай столько, сколько не жалко. Когда за верность торг идет, обиды тоже идут в ход.
Не успели мы приблизиться к стражнику, обитая железом дверь, которую он охранял, со скрипом распахнулась, и вышла дюжина людей, вооруженных копьями и луками. Задрипанный похмельный часовой как мог вытянулся по стойке «смирно», пока они шли мимо, а затем снова обмяк на своем копье. Патруль обошел крепость кругом и выдвинулся на волнолом, с которого мы только что пришли. Ятую гавань они патрулировали пешком.
– Ебать мои чулки, там наша лодка… – прошептал я.
– Лодка им не угроза. Ее они могут и не заметить. Давай заберем твою клятую мартышку и двинем отсюда.
Я кивнул и подошел к часовому.
– Прощенья просим, йомен, вы случаем не знаете, не держат ли тут где здоровенного дурилу с обезьянкой?
– Мож, и держат. А те-то чё?
– Придурок этот, так уж вышло, – отец вот этого самого мальца, мы его домой забрать надеялись.
– А бизьяна чё, брат евойный?
– Полу. У нас бедная семья, и…
– Четыре дуката, – сказал стражник.
Джессика пихнула меня, кивнула и ухмыльнулась одновременно – и сунула руку в кожаный мешок с золотом. Мы рассчитывали на более упорное сопротивление и на более существенный выкуп.
– Тока бизьяны там больше нету. Сменял ее на кувшин у Джотто, он вином торгует на пьяцце. Еще месяц тому.
– Ты сменял Пижона на кувшин вина? – Я уже полез на копчик за кинжалом. Да, надо признать, существо он невыносимое, но ей-яйца Святого Кориция, он же семья!
Джессика перехватила мою руку и удержала ее в полузамахе у меня за спиной.
– Сударь, очень вас прошу – если вы хоть папулю приведете, я вам буду так благодарен, – сказала она своим лучшим мальчуковым голосом.
Она разжала ладонь, и в ней блеснули золотые монеты, но едва охранник потянул к ним лапу, быстро прижала руку к груди.
– Будьте добры, сударь.
– Ну ладно, – сказал часовой. – Только никому нельзя говорить, что я вам его выдал. А капитану скажу – подох он, оттого и не видно.
Он вошел в железную дверь и закрыл ее за собой.
– Ты совсем спятил? – спросила Джессика, с отвращением отпуская мою руку.
– Он ятого Пижона сменял на кувшин пойла. Довольно унижений претерпел уж мой народ.
– Вот тебе совет, о премудрый дурак, – не вспарывай брюхо тому, кто готов освободить твоего подмастерья за сотую долю того, что ты готов был заплатить. Пусть местью твоей станет торг.
– Да ты и впрямь Шайлокова дочка.
– А ты просто не будь дураком – ой, прости, – не будь глупым, – сказала она. – Мы знаем, кому он продал твою обезьянку, и мы знаем, где его найти. Поэтому отправимся к целовальнику Джотто на пьяццу, выкупим твоего Пижона обратно, потом найдем таверну и заляжем в ней на дно до завтрашней ночи, а там и сбежим отсюда.
– Залегать на дно в Генуе с Харчком может оказаться не так легко, как тебе кажется.
И тут дверь в стене открылась.
– Ебать мой зрелый святый сыр! – сказала еврейка, напрочь забыв о мальчуковом голосе, когда Харчок выдавился из двери, и попятилась. С тех пор, как нас с нею свело, она выучилась пристойно ругаться. Я этим несколько гордился.
– Мальчик рад видеть папу, – пояснил я стражнику.
– Карман! Друг мой! Друг мой! – Огромный обалдуй сгреб меня в объятья и выжал из меня весь дух, оделяя своими слюнявыми нежностями.
– Хватит лизаться, Харчок. Поставь меня на место и обними сыночка своего.
– А?
Я услышал, как в ладони стражника звякнули монетки, а Джессика сказала:
– Ну, мы тогда пошли. Привет!
Я взял Харчка за лапу и быстро повел его вдоль крепостной стены и за угол.
– Мог бы меня предупредить, – вымолвила Джессика.
– Я говорил, он крупный.
– Я говорил, он крупный, – повторил Харчок моим голосом, нота в ноту.
Джессика развернулась.
– Что это? Что это?