Венеция. Прекрасный город
Шрифт:
Венецианские типографии с большим успехом выпускали также ноты, карты, медицинские атласы, распространяя новейшие знания по всей Европе. Публиковались книги по анатомии человека и искусству военной фортификации. В доступных дешевых брошюрах издавалась в Венеции и популярная литература назидательно-благочестивого и развлекательного (народные сказки, баллады) толка.
Похоже, именно печатное слово соединило самые разные общественные слои европейского общества, в противном случае отклик на учение Лютера не был бы столь широким и массовым. Новейшие географические карты способствовали складыванию более эффективной системы международной торговли. Коммерциализация знаний, будучи следствием гуманизма эпохи Возрождения, косвенным образом содействовала религиозной Реформации и Промышленной революции.
На самом деле у венецианцев был университет, только он находился в
Падуя славилась также юридическими и медицинскими школами, став, по словам Томаса Кориата, «весьма привлекательным местом, своего рода ярмарочным городом, где торгуют знаниями». Здесь имелись кафедра сельского хозяйства и ветеринарная школа, а также широко известное анатомическое отделение, которому венецианские власти обеспечивали достаточное количество трупов. К середине XVI века Падуя была крупнейшим научным и образовательным центром Европы. В мире, где господствовали государственная религия и индивидуальное благочестие, она одна предлагала светское образование. Именно это и послужило фундаментом ее широкой популярности. Как писал в XVI веке некий венецианец, «мы ни во что не ставим знание вещей, в которых не испытываем необходимости».
Это было одной из причин, почему в отличие от таких видов художественного творчества, как музыка и живопись, в Венеции почти не развивалась литература. Для этого имелись и социально-политические, и чисто практические предпосылки. Литература задает вопросы и ставит проблемы, тогда как живопись и музыка утверждают и прославляют. Художественные тексты способны подорвать существующий порядок и даже спровоцировать революцию, тогда как изобразительное искусство и музыка вселяют в души людей стремление к гармонии и стабильности. Франческо Сагредо, венецианский аристократ и гуманист, который в начале XVII века был товарищем и помощником Галилея, слыл человеком большой учености и ума, его свидетельство может дать нам ключ к пониманию венецианского гуманизма: «Я – венецианский дворянин, и никогда не стремился к славе ученого. У меня сложились добрые отношения со многими высокообразованными людьми, поэтому я всегда старался им помогать. Я, однако, никогда не считал, что знание философии и математики принесет мне богатство, известность и уважение скорее, чем моя честность и надлежащее управление делами республики».
Венеция на протяжении столетий притягивала многих знаменитых писателей, однако собственных литераторов город выпестовал не так уж много. Пожалуй, двумя самыми известными в этой области сыновьями Венеции были Марко Поло и Казанова, причем их произведения были, по сути, мемуарами.
Мемуары Казановы предлагают вниманию читателей жизнеописание человека, воплотившего Дух города. «Моим основным занятием в течение жизни всегда было услаждение собственных чувств, – писал Казанова. – Ничего более важного я никогда себе не представлял». Пожалуй, эти слова можно считать основным догматом, своего рода символом веры венецианцев. Знания, которыми владел Казанова, ни в малейшей степени не способствовали самоанализу, находя выражение лишь в бесконечной двойственности и театральности его характера. Несмотря на многочисленные случаи совращения и даже попытки насилия, Казанова не проявляет ни тени раскаяния; он даже не считает себя сколько-нибудь виноватым. Любая рефлексия или сожаления абсолютно ему чужды. Может показаться, что он, словно персонаж comedia dell’arte, обречен играть одну и ту же роль в каждом эпизоде, в каждой пьесе. Пожалуй, вовсе не удивительно, что история его заключения и побега из темницы Дворца дожей является важнейшим текстом в социальной истории Венеции; на самом деле Казанова находился в плену собственной не склонной к размышлениям и анализу натуры.
В венецианской литературе вообще трудно найти примеры
Оригинальная венецианская литература не была ни трагической, ни исповедальной. Известны несколько образчиков эпической поэзии, причем довольно скучных. Поэзия не пользовалась в городе популярностью, что только еще раз подтверждает тот факт, сколь малое значение придавалось в обществе попыткам индивидуального самовыражения.
Сравнительно большим спросом пользовалась массовая литература, в том числе народные сказки и легенды, а также публицистика и исторические сочинения. Венецианская историческая традиция отличалась мрачностью, склонностью к детализации и чрезмерной заземленностью. Народная традиция активно использовала фантазию и предрассудки – чудеса, призраки и иные причудливые и эксцентрические элементы.
Как иначе объяснить невероятную популярность пьес Карло Гоцци, самой известной из которых считается «Любовь к трем апельсинам» (1761) – та, где из трех заколдованных плодов появляются прекрасные принцессы? Ее сюжет взят автором из сказки, которую какая-то старушка рассказывала детишкам на ночь. Гоцци утверждал, будто написал пьесу просто чтобы «доставить удовольствие неразумным венецианцам». По свидетельству итальянского критика Джузеппе Баретти, венецианская публика аплодировала на премьере «неистово и яростно», что впоследствии дало ему основания утверждать в книге «Обычаи и традиции Италии», что «венецианцы… не отличаются особым усердием, когда речь идет о поисках истины; воображение нередко уносит их слишком далеко, тогда как здравый смысл продолжает крепко спать».
Драмы Гоцци были типичными фантазиями XVIII века – с волшебниками и чудовищами, конными рыцарями и дьяволом в красной одежде, и представляли собой странную смесь высокопарности и пародии, стенаний и фарса, продолжая венецианскую традицию comedia dell’arte в значительно более сентиментальном ключе. Эта драматическая форма и стала квинтэссенцией венецианской литературной культуры.
Большой интерес вызывали также эпистолярный и дневниковый жанры – можно было даже подумать, будто повседневная жизнь города имеет действительно важное, приоритетное значение. Делать записи – это в венецианском стиле. Множество городских аристократов вели дневники, в подробностях фиксируя каждодневные события, исписывая на протяжении жизни целые тома. При этом мало кто из них концентрировался на собственных мыслях и переживаниях, как свойственно большинству людей, ведущих дневники. Нет, они записывали только происходившие в городе события, и не было мелочи, какую они сочли бы недостойной упоминания.
Один из таких хронистов, Марино Санудо, исписал мелким, убористым почерком более сорока тысяч страниц. Это еще один способ прославить и запечатлеть в веках возлюбленный город. Впрочем, на страницы подобных дневников просачивались и причудливые эпизоды из истории Венеции. 31 августа 1505 года Санудо записал: «Сегодня состоялась казнь албанца, который зверски убил Дзуана Марко. Сначала на Молочном мосту ему отрубили руку. Результатом этого стало довольно любопытное происшествие. Когда жена прощалась с преступником, он наклонился вперед, словно желая ее поцеловать – и вдруг откусил ей нос. Вероятно, именно жена донесла властям о его преступлении».
Если поэзии в Венеции было не слишком много, то совсем иначе обстояло дело с песнями. Впрочем, венецианские народные песни мало напоминают фольклорную традицию других народов, в которой речь часто идет о возвышенных, бессмертных чувствах; в них нет ни жалости, ни трагического начала, зато хватает пафоса и сентиментальности. «Заплакал бы ты, если бы я умерла?» – спрашивает мать маленького ребенка. «Как могу я не плакать о своей мамочке, если в душе она так сильно меня любит?» – отвечает ребенок. Сентиментальность, враг истинного чувства, прекрасно подходит городу, предпочитающему носить маску. Народные песни, однако, часто бывают исполнены веселья и оптимизма, радости от удачно прожитого дня, что можно связать с традиционным меркантилизмом венецианцев. Встречается в них и практичность в сочетании с фантастическим. Некогда считалось, что народные песни не могут создаваться и сохраняться в городах, что они могут появляться только в сельской местности. Венеция опровергла этот пасторальный миф. В ее песнях много местного патриотизма, но нет политики; имеются также сатира и элементы непристойности. Подобно тому как в еде венецианцы склонны к «сладости и горечи», в их песнях мед смешан с уксусом.