Венок усадьбам

Греч Алексей Николаевич

Усадьба Перевитино* (* Ныне пишется: Первитино (примеч. ред.)). Бог знает когда и для кого строился этот громадный дом, верно, навсегда скрыто неразгаданное имя мастера-архитектора, вложившего сюда свой вкус и умение. Теперь же на фасаде дома доска с надписью “Случной пункт”... И уже не удивляет привычная и знакомая картина, величавая еще в своей трагической обреченности, в горьком юморе исторических превратностей. Внутри все пусто и оборванно. Лишь лестница с двумя восходящими маршами, соединяющимися выше в один, как фигура котильона, кажется по-прежнему неизменно парадной и торжественной со своими колоннами и пилястрами фальшивого мрамора. А дальше в комнатах — парадных некогда залах и гостиных — лишь остатки лепнины на потолках и карнизах, куски оборванных старинных обоев да резные филенки дверей. Садовый фасад решен все с тем же размахом. Здесь снова шесть колонн, на этот раз ионического ордера, поддерживают фронтон, а к аркадам на высоту бельэтажа задуманы были закругленные пандусы. Выполненным оказался, однако, лишь один пологий, изящно изогнутый сход. Белый камень арок и пилонов посерел и покрылся мхом и зеленой плесенью, кое-где опала штукатурка со стен и колонн. Крапива, бурьян и кусты бузины совсем близко подошли к зданию, сообщая ему заброшенный, покинутый вид. Дом в Перевитине чрезвычайно типичен для дворцовой усадьбы конца XVIII века. Что-то общее сближает его с домом в Введенском и еще больше, пожалуй, с громадным домом в Ивановском, имении графа Закревского.

Отлогий сход приводит в парк. Здесь, среди высоких черноствольных лип, остатки дорожек. Спущены пруды, превратившиеся в болотца, поросшие камышом. Срублены многие деревья. Никаких "затей", садовых украшений нет — и трудно сказать, были ли они вообще. Все изменилось здесь,

и с трудом угадывается планировка. Зато на дворе сохранились интересные, чрезвычайно украшающие усадьбу хозяйственные постройки. Сохранился краснокирпичный каретный сарай с фасадом античного храма. На узком фасаде под треугольным фронтоном — лоджия, отграниченная антами и украшенная немного грузными муфтированными колоннами.

В одну линию с ним выровнено длинное здание хозяйственного двора. Это, собственно, стена в ложных аркадах с тремя выступающими павильонами, украшенными сдвоенными колоннами и арками проездных ворот.

А дальше — вековые березы, снова пыльная дорога, поля, деревни и села с новыми домами...

Начиная с Ошуркова, земли, как в сказке о коте в сапогах, принадлежали местному “виконту Карабасу” — князю Куракину. Церковь в Ошуркове двухэтажная, белая, каменная, своеобразных барочных форм, переходных от XVII к XVIII веку. Какое-то особенное, “куракинское” барокко сказывается в этой постройке, где росписи внутри исполнял таинственный мастер XVIII века Фирсов, автор картины “Юный живописец” в Третьяковской галерее, художник, неожиданно оказавшийся французом Жасмэном. Еще долго видна ошурковская церковь со своими пятью гранеными главками и куполами, стройно врезающимися в синюю эмаль неба.

Около Степановского местность делается холмистой. По сторонам дороги на равном расстоянии — пни вековых, еще совсем недавно спиленных берез... Последние остатки дорог-аллей екатерининского времени. "Граждане, желая применить к делу свою недавно обретенную свободу, стали вырывать растения на грядах"* (* Франс А. Литература и жизнь. ГИЗ, 1931, С. 184 (примеч. автора).). Так было во Франции в годы революции. А в России в такую же эпоху рубили топором и срезали пилой вековые липы и березы парков, аллей и дорог.

Главный дом в усадьбе кн. С.Б. Куракина Степановское-Волосово Зубцовского уезда. Современное фото

"Вид на готический замок, выполненный с балкона главного дома". Рисунок кн. А.Б. Куракина (1839—1840).

Въезд в усадьбу — перпендикулярно березовой дороге. Здесь обелиски обомшелого серого старинного камня расступаются по сторонам, охраняемые львами из того же серого камня, львами, выветрившимися, спрятавшимися в густой траве. Их гримасирующие морды забавно глядят среди случайных полевых цветов. В пролет между обелисками дома не видно. Разросшиеся в центре двора кусты и деревья, раньше, конечно, подстригавшиеся, за двенадцать лет буйно разрослись и совсем скрыли фасад дома. Его приходится рассматривать по частям. Центральный массив дворца трехэтажный. Четырехколонный портик вытянутых пропорций, поставленный на фасады рустованного цокольного этажа, поддерживает аттик, где раньше был помещен герб Куракиных, а теперь остался лишь силуэт поржавевшего железа. К этому прямоугольному массиву примыкают длинные галереи, выровненные в одну с ним линию, вспухающие посередине ротондами с совсем простыми арочными окнами, сочными венчающими карнизами с “сухариками" и сферическими куполами. Галереи приводят к двухэтажным флигелям, лаконично и просто украшенным плоскими аркадами, карнизами и профилями оконных впадин. Таким образом, вся планировка представляется широкой и умелой. Местами, особенно в галереях и флигелях, прекрасно найдены пропорции и соотношения. И тем не менее во всей архитектуре дома как-то не чувствуется непосредственное участие большого мастера. Если и было, возможно, здесь авторство Дж.Кваренги, как о том будто бы свидетельствуют чертежи, находившиеся в Историческом музее, то лишь в общих чертах замысла, в основном проекте. Исполнение же — несомненно, свое, крепостное, вероятно, под наблюдением кого-то из второстепенных московских зодчих, обслуживавших обширное строительство Куракиных.

Усадьбу возводил в 90-х годах XVIII века князь Степан Борисович Куракин, prince Etienn* (* князь Этьен (франц.)), бесшабашный гуляка и мот, брат канцлера князя Алексея и знаменитого своим богатством и напыщенностью князя Александра Борисовича. Ранняя смерть не дала возможности владельцу закончить отделку усадьбы, продолжавшуюся братьями и наследниками со свойственным им вкусом и роскошью.

Все три брата Куракины, близкие в течение XVIII века к “малому Гатчинскому двору, при вступлении на престол Павла I были выдвинуты на высокие посты служебной деятельности. Выдающееся положение при дворе, знатность и громадное состояние содействовали тому, что каждый из них в родовых своих замках чувствовал себя маленьким феодальным властителем. Таковым казался самый богатый из них — князь Александр Борисович, впоследствии русский посол в Париже при Наполеоне, злоязычному и желчному гр. Ф.В. Ростопчину. “Il devrait etre un prince allemand chasse des etais, on une idol chez les sauvages”** (** Он должен быть германским принцем, лишенным состояния, или божком у дикарей (франц.).), — замечает он в одном из писем своих к гр. С.Р. Воронцову. “Павлином" называли его современники, имея в виду напыщенность и тщеславие князя, кичившегося своим богатством и знатностью, носившего бриллианты даже на пряжках своих туфель, но вместе с тем далеко не блиставшего умом. Лучшую характеристику ему дал Боровиковский в парадном портрете, где "бриллиантовый князь" в нарядных одеждах, при всех орденах и регалиях изображен на фоне нарисованного в глубине Михайловского замка. Князь Александр Борисович, не упустивший ни одного хорошего живописца без того, чтобы не заказать ему свой портрет, [нрзб.] запечатлевший себя на гравюре даже с пластырями и повязками после пожара на балу в доме австрийского посланника в Париже князя Шварценберга [47] , конечно, все с тем же вельможным размахом отстроил себе роскошный дворец (Надеждино. — Сост.) в Саратовской губернии на берегах Сердобы, дворец, ставший сосредоточием своеобразного Куракинского княжества, едва ли уступавшего по своим размерам владениям какого-нибудь германского принца. Здесь, в живописной местности, среди холмов, поросших лесом, сочных лугов в долинах, среди привольной природы, запечатленной на акватинтах [Лиетера], возник дворец — главный корпус под куполом и два крыла, соединенные переходами, дворец, украшенный колоннами и пилястрами. В его архитектуре чувствуется огрубелый замысел хорошего мастера — ведь даже князю Куракину при всем громадном его состоянии было трудно затащить в глушь Саратовской губернии какого-нибудь архитектора в масштабе Казакова или Еготова. Однако, по-видимому, был найден остроумный выход из положения: кому-то из столичных зодчих были заказаны не только планы и чертежи, но также уцелевшая до наших дней, находящаяся ныне в Саратовском музее, модель дома, с возможной тщательностью выполненная в дереве. “Против” этой модели и вменялось в обязанность местным, уже “своим” архитекторам строить дом-дворец. Он был роскошно обставлен внутри: в спальне с альковом, по версальскому обычаю, стояла резная кровать под балдахином; в зале находились роскошные, выполненные из дерева и позолоченные торшеры; на стенах висели картины западных мастеров и фамильные портреты. В Надеждино попала даже мебель, купленная в Париже, составлявшая ранее собственность несчастной королевы Марии-Антуанетты [48] . Ее память почтил князь Куракин сооружением павильона на главной дорожке парка — небольшой одноэтажный дом с частыми окнами, разделенными пилястрами, хранил внутри мраморный бюст гильотинированной королевы Франции. Читателям русских поэтов сентиментальной школы трагическая смерть Людовика XVI, Марии-Антуанетты, принцессы Ламбалль дали законный повод к пролитию слез, к проявлению своей чувствительности. В эмигрантских кругах модными стали гравированные картины, где среди грустно

склоненных деревьев помещена урна с силуэтами-тенями короля и королевы. Настроения французских аристократов-легитимистов находили отзвук и в других странах — в Англии, в Германии, особенно же в России. Здесь, в снежной гиперборейской стране, последний монарх-рыцарь [49] , взявший под свою защиту мальтийский орден, во имя монархической идеи давал приют и убежище развенчанным венценосцам. Людовик XVIII со своим двором, последний польский король Станислав-Август, принцесса де Тарнет, принцесса Конде, последняя в роду, а за ними сотни других эмигрантов-аристократов находили сочувственный и радушный прием. Павел I не забыл тех приемов, что в его честь давали некогда король в Версале и принц Конде в Шантильи. Конечно, настроения монарха разделяли подданные — имя королевы Марии-Антуанетты кн. А.Б. Куракин, некогда лично ей представленный, окружил пиететом, достойным чувств лучших французских легитимистов. Внимая побуждениям растроганного сердца, возводил кн. А.Б. Куракин в своем Надеждинском уединении, скорее вынужденном, чем добровольном, беседки и павильоны, обелиски и урны в честь и память живых и умерших друзей; напыщенный и тщеславный, он при помощи живописцев Филимонова и Причетникова, специально приглашенных в Надеждино, запечатлел следы своего “чувствительного” зодчества, а гравюрами с них, снабженными соответствующими надписями-посвящениями, скорбно извещал о своих сердечных переживаниях. Немногие десятилетия, однако, унесли с собой всю эту эффектную деревянную архитектуру садов и парков. А через сто лет разорившиеся владельцы распродали в розницу земли и леса, картины и обстановку дворца, даже галерею фамильных портретов. Бесценный куракинский архив, переплетенный в сотни томов, один лишь сохранил документы и переписку, рисующие картину судеб знатного дворянского рода почти за два столетия на фоне государственных событий и бытовой обстановки.

47

Имеется в виду пожар в доме австрийского посла в Париже Шварценберга во время бала по случаю бракосочетания в 1811 году Наполеона I с эрцгерцогиней Марией-Луизой, в котором погибло около двадцати человек, в том числе и жена посла. А.Б. Куракин, посол России во Франции в 1808—1812 гг., получил сильные ожоги и лишился бриллиантов на сумму более 70000 франков. По свидетельству секретаря посольства бар. Крюднера, Куракин "оставался почти последним в огромной, объятой пламенем зале, выпроваживая особ прекрасного пола и отнюдь не позволял себе ни на один шаг их опереживать". В результате его “сбили с ног, повалили на пол, через него и по нем ходили..." (См.: Свербеев Д.Н. Записки 1799—1826. Т.2. 1899. С.219).

48

Мария-Антуанетта, жена Людовика XVI, была казнена вместе с ним в январе 1793 года.

49

Имеется в виду Павел I (1754—1801), российский император в 1796—1801 годах, избранный в 1798 году великим магистром ордена св. Иоанна Иерусалимского (мальтийский орден).

Князь Александр Борисович остался неженатым. Капиталы, земли, вещи, бриллианты, все это, за исключением небольшого числа вещей, доставшихся детям с "левой стороны", баронам Сердобиным, перешло в род единственного из трех братьев — женатого князя Алексея Борисовича.

В Орловской губернии, в селе Преображенском, находилась усадьба этого павловского вельможи, канцлера при Павле I. Для устройства своей усадьбы он пригласил не слишком талантливого, но все же не лишенного способностей архитектора Бакарева, ученика Казакова. Дом в Преображенском, давно сгоревший, но с предельной тщательностью зарисованный Бакаревым на рисунке, иллюстрирующем его любопытнейшие записки [50] , дом этот оригинально сочетал в себе дворец с оранжереей — зимним садом, занимающими центральное место архитектурной композиции. Здесь также, конечно, были всевозможные парковые украшения наряду с хозяйственными постройками, придававшими Преображенскому вид усадьбы, уже не всецело увеселительной.

50

Создателем усадьбы был архитектор Алексей Никитич Бакарев (1766—1816), в 1820—1828 годах архитектором Куракиных был его сын Владимир Алексеевич Бакарев (1800—1872), впоследствии академик архитектуры. В начале 1920-х годов были обнаружены дневник А.Н. и записки В.А. Бакаревых, которые готовились к печати Российской академией истории материальной культуры; собрание рисунков Бакаревых поступило в Исторический музей в Москве (Згура В.В. Старые русские архитекторы // Искусство. Вып. 9. М.; Л., 1923. С. 55). Но была опубликована только часть "Записок" В.А. Бахарева (см.: Бакарев В.А. Из записок архитектора В.А. Бахарева // Красный архив. 1936. Т 5. С. 254-262). Очевидно, что А.Н. Греч ознакомился со всеми рукописными материалами Бакаревых.

Третья крупная куракинская резиденция (Степановское. — Сост.), если не считать дачи в Павловске, принадлежала младшему из братьев, бесшабашному гуляке, любимцу семьи князю Степану Борисовичу, молодому генералу, человеку привлекательному и жизнерадостному. Доставшееся ему Степановское находилось среди обширных наследственных владений Куракиных в Тверской губернии, на границе с Московской. Все это обширное строительство трех князей Куракиных шло почти одновременно и не только в усадьбах, но и в городах, где в те же годы строился для князя Александра Борисовича обширнейший дом на Гороховской улице (в Москве. — Сост.), ныне занятый Межевым институтом, дом, сохранивший еще чудные лепные и живописные отделки своих "золотых" парадных комнат. Лучшие мастера — архитекторы, декораторы, живописцы были привлечены для этих работ. Им помогала целая армия своих собственных крепостных мастеров и художников, вольнонаемных ремесленников и декораторов. Громадные штаты дворни включали музыкантов, артистов, садовников, камердинеров, мажордомов, кучеров, лакеев, художников, казачков, гайдуков, псарей, поваров, девушек, даже чиновников и церемониймейстеров; все эти люди составляли “придворный штат”, казавшийся совершенно необходимым в вельможном быту, население каждой из этих роскошно устроенных усадеб. Точный и аккуратный, Бакарев запечатлел акварелью портреты многих из них на одной из иллюстраций к своей рукописи..

Шаг за шагом можно проследить всю эту строительную деятельность, всю эту кипучую жизнь куракинского “княжества” по документам громадного архива, сохраняющегося в Историческом музее в Москве и лишь в незначительной части своей опубликованного в сборниках "XVIII век" [51] . Старинные описи позволяют восстановить в иных случаях даже убранство комнат, помогают узнать те вещи, которые частью были проданы разорившимися наследниками, частью же разошлись по музеям после революции. Во всех трех усадьбах были портретные галереи, где висели работы лучших художников XVIII века, как русских, так и иностранных. Гроот, Рокотов, Рослин, Ротари, Боровиковский, Вуаль, Виже-Лебрен, Лампи, Ритт, Лагрене, Гуттенбрунн, П.Соколов наполнили своими холстами портретные галереи Надеждина, Преображенского, Степановского, московского дворца на Гороховской, Куракинского странноприимного дома на Басманной, пристроенного к прелестной елисаветинской церкви. А крепостные живописцы — в том числе Лигоцкий — повторяли и размножали в копиях портретные работы этих выдающихся художников.

51

Осьмнадцатый век. Исторический сборник, издаваемый Петром Бартеневым. Кн. 1-4. М., 1868—1869.

Во всех трех усадьбах почти ничего не осталось от былого величия. Степановское, пережившее разоренное и опустелое Надеждино, сгоревшее Преображенское, ставшее в XIX столетии главной усадьбой Куракиных, не составляет исключения. Комнаты дворца теперь пусты и оборванны — под лохмотьями обоев проступает штукатурка стен с первоначально бывшими на ней орнаментальными росписями. На лестнице, приводящей в верхний этаж, с площадки, расходящейся двумя маршами, валялись камни выброшенной, никому не нужной минералогической коллекции. В галереях пустыми гнездами зияли места громаднейшей, в несколько сотен холстов, фамильной портретной галереи, из которой десятка два вещей выставлены в залах музеев Москвы и Твери, тогда как подавляющее большинство портретов загромоздило музейные кладовые и фонды.