Венок усадьбам
Шрифт:
В одной из ротонд помещалась библиотека, в другой — коллекция минералов, собрания монет и медалей. Большая часть книг библиотеки XVIII века была увезена в Тверской музей, где, обезличившись, она слилась с десятками тысяч других томиков в коже с тиснеными корешками, привезенными из различных усадеб Тверской губернии. Знаменитая мебель из гостиной, крытая французским обюссоном XVIII века, попала в Тверь; картины венецианских перспективистов, передававшие виды волшебно-зачарованного города лагун со старинными дворцами и церквами, отражающимися в зеркальных водах каналов со скользящими по ним гондолами, с перекинутыми через воду мостами, украшали залы Московского музея изящных искусств; модель памятника Минину и Пожарскому работы Мартоса досталась Третьяковской галерее. В пустых и гулких комнатах, откуда хищнически вывозилась обстановка на сотнях подвод, остались только паркетные полы, характерные, в два тона раскрашенные створки дверей, да скромная лепнина карнизов. Не осталось следов от домовой церкви, где ряд икон был написан талантливым дилетантом-любителем кн. А.Б. Куракиным 2-м. Только внизу,
Когда-то, судя по всем этим старинным изображениям Степановского, усадьба представляла из себя целый городок. Здесь были многочисленные дома для обслуги, больница, пожарная каланча, многочисленные павильоны в парке. От этого не осталось теперь почти никаких следов.
Парковый фасад дома подобен дворовому, с той только разницей, что вместо четырехколонного портика среднюю часть дома украшает колонная полуротонда, образующая вверху широкую плоскую террасу. Перед садовым фасадом раскинулся широкий луг; за ним прямая еловая аллея, спускающаяся по отлогому склону к речке. Остальные аллеи шли с двух сторон параллельно главной. С западной стороны вдоль парка был большой копаный пруд, густо заросший деревьями и кустами, пруд, конечно, теперь спущенный, но где некогда у пристани стояла целая флотилия затейливо украшенных лодок. Еще в послереволюционное время был цел павильон-руина, характерная дань романтическим вкусам, парковая постройка белого камня, запечатленная на рисунке, сохранившемся в Тверском музее. Других украшений, вероятно, не было. Только через дорогу, по другую сторону усадьбы, в конце прямой дорожки, ориентированной по центральной оси планировки, остался стоять обелиск старицкого камня. На ступенчатом цоколе возвышается постамент с глубокими нишами, служащий основанием стройной четырехгранной игле, увенчанной шаром. Вокруг стоят еще покосившиеся белокаменные тумбы, вероятно, соединявшиеся некогда цепями друг с другом. Обелиск лишен надписей, но, как позволяют установить архивные документы, он был поставлен князем Александром в память умершего брата Степана как трогательный знак дружеской привязанности в силу тех же вкусов пресыщенных людей конца XVIII века, находивших в сентиментализме на лоне идиллической природы отдохновение своей усталости и утонченности. Такой же монумент с характерной стихотворной надписью был сооружен и в Надеждине.
Высокая трава. По ней ромашки и колокольчики. С мерным жужжанием перелетают с цветка на цветок неутомимые пчелы, собирая мед...
Хозяйственный двор, более старый по формам своей архитектуры, чем усадебный дом, расположен неподалеку, около дороги. Въезд в него образуют ворота посреди широкой круглящейся ниши, увенчанные вверху круглой башней с окнами. Впоследствии, когда старались подвести все здания под один классический стиль, барочную выемку замаскировали с двух сторон группы сдвоенных ионических колонн. Другое здание, скотного двора, уже характерно ампирное. Здесь в стену широко и умело вписана арка с прекрасно найденным акцентирующим форму замковым камнем. Совсем рядом с домом еще сохранился небольшой флигелек с колоннами, типичный домик управителя. Из всех построек усадебного городка осталось только разрушающееся оштукатуренное шале у дороги. Все остальное погибает медленно и методично. Кто-то тщательно убирал проданные совхозом на своз кирпичи и камни фундамента садовой ограды.
Дорога, обсаженная столетними березами, выводит из Степановского. Она доходила до Дорожаева, также старинной куракинской вотчины. Здесь опять стоит церковь "куракинского" барокко, на этот раз одностолпная.
И снова за Дорожаевым равнина, перелески, хутора — безграничный пейзаж, грустно освещенный последними закатными лучами солнца. Все низменнее и сырее. Ночь. Станция Княжьи Горы. Еще удержавшийся анахронизм прошлых лет...
Старица
Есть, подобно усадьбам, города умирающие и обреченные. Давно позади осталось их памятное прошлое; полузабыто оно и живет разве только в легендах да в немногих теперь уцелевших памятниках старины и искусства. Тихая, засыпающая, такая еще “прошлая” жизнь течет во всех этих деревянных домиках, окруженных садами, где растут кусты сирени, смородины и малины, а перед окнами, что на ночь закрывают ставни, прогоняют на заре скотину по заросшим травой улицам. Субботними вечерами наполняет воздух благовест колоколов многочисленных храмов, по воскресным дням на главной площади перед заколоченными теперь рядами располагается базар — все та же азиатская картина,
Старица. Она живописно раскинулась по обеим сторонам Волги, на двух высоких берегах. Городок разбросан по холмам и склонам, точно кочевал он с одного места на другое. Старое княжеское городище, последнее феодальное гнездо князей Старицких, сохранило свои мощные зеленые валы. Укрепленный холм господствует над рекой, и отсюда вид на все части города. Много позднее уже в валах заброшенной крепости Грозного были устроены кузницы, прорыты пещеры, укрепленные белокаменными сводами. Это, верно, одно из противопожарных мероприятий екатерининского времени. А еще позднее, в начале XIX столетия, появился на городище белый ампирный храм с высокой колокольней, господствующей над всеми окрестностями.
Тверская часть города тянется к базарной площади; здесь арки екатерининских рядов, классический храм ротондального типа. Улицы разбегаются по зеленым склонам, сверху на базарную площадь приводит лестница из каменных плоских плит. В этой части города мало старых построек; на одной из улиц, прямых, травой поросших немощеных “проспектов”, стоит типичный дворянский домик-особнячок с колонным портиком, принадлежавший художнику барону Клодту; на каком-то из обывательских домов уцелели любопытные резные из дерева фигуры ангелов — верно, жил здесь когда-то резчик церковной скульптуры. У многих владений каменные арки ворот, украшенные полуколоннами, — ведь белый старицкий известняк здесь, под рукой. По улицам важно бродят гуси. В садах поспевают малина и смородина...
За понтонным мостом, на берегу — живописная группа храмов и построек монастыря, вся в зелени. Стены с зубцами, круглые башни, не суровые и не грозные, старинная церковь с шатровым завершением, большой пятиглавый собор, где в мощные плоскости стен, расчлененные лопатками, превосходно вписаны перспективные порталы, красиво выделяющиеся цветным пятном среди спокойной белокаменной кладки, по-московскому украшенной поясом колоннок и арочек. Внутри эти храмы XVI века ободраны и опустошены — их помещения заняты под склады... Историко-художественные ценности частью вывезены, частью сосредоточены в бывших архимандритских покоях. Здесь, в музее — прекрасные иконы, шитье и утварь из монастырской ризницы, частично связанные с именем патриарха Иова, жившего в монастыре, археологические находки, монеты Старицкого княжества и арабские деньги, свидетельствующие о когда-то доходивших сюда торговых путях по Волге с далекого Востока. Старые и старомодные предметы домашней утвари, костюмы и ткани, и среди них — очаровательный портрет старицкой купчихи — молодое лицо в богатом окружении своеобразного наряда. В других комнатах, занятых музеем, — мебель, фарфор, гравюры, картины, вывезенные из окрестных имений. Случайно, верно, сюда попала небольшая, с исключительным мастерством написанная композиция кого-то из поздних венецианцев, близких к Тьеполо, и, насколько помнится, подписной русский жанр неведомого мастера, предвосхищающего подобные работы Тропинина. В одной из комнат — десяток портретных холстов, большей частью принадлежащих кисти одного и того же, несомненно доморощенного, художника, несколько портретов семьи Чаплиных, вывезенных из неподалеку находящегося, ниже по Волге, имения “Холохольня”. Библиотека, составившаяся также из усадебных поступлений, находится в нижнем этаже бывших покоев архимандрита. Исключительный интерес представляют здесь частично автографированные масонские книги, русские и иностранные, составлявшие библиотеку Лабзина, известного мистика александровских времен.
Степановское, Перевитино, Холохольня, Малинники, Берново и Павловское Вульфов, где бывал Пушкин, Раек Глебовых, усадьбы Лабзиных, Тутолминых — все это тянется к Старице, оставив след в музее и... на кладбище. Ибо кладбище каждого почитаемого монастыря — место вечного упокоения для многих окрестных дворянских семей.
Около южной стороны собора в высокой траве сохранился такой оригинальный надгробный памятник — целое барочное четырехугольное сооружение под круглящейся кровлей, где на белой плите, окруженной лепной гирляндой, вырезано имя покоящегося здесь генерал-аншефа Глебова. Нежно-зеленая выцветшая окраска и белокаменные детали, сочно прорабатывающиеся на солнце тени — все это создает впечатление нарядного и стильного надгробия середины XVIII века. Собственно, усыпальницей является и одна из церквей монастыря — розовый с белыми пилястрами храм под куполом в виде греческого креста, пристроенный вплотную к северной стороне соборного храма. Очень продуманна была внутренняя архитектура церкви. Здесь, как в парижском Hotel des Invalides* (* Дом Инвалидов (франц.).), в полу было устроено круглое отверстие, обведенное парапетом, позволяющее видеть надгробные памятники семьи Тутолминых. Собственно, первоначально находился здесь только один монумент — гранитный обелиск на цоколе с двумя саркофагами по сторонам его, отмеченными высокими бронзовыми аллегорическими фигурами. Этот памятник, не вошедший еще в историю русской скульптуры, должен занять в ней не последнее место, отличаясь и строгой продуманностью композиции, включающей в себя даже архитектуру храма, и высоким качеством исполнения строгих ампирно-классических статуй. Его скорее всего следует поставить в круг работ позднего Мартоса или Пименова Старшего.
Однако печальны судьбы и этого памятника старого искусства. Еще давно не в меру рачительный архимандрит застелил досками отверстие в полу, не постеснявшись срезать для этого выступавшую вершину гранитного обелиска, а позднее, верно движимый добрыми намерениями, местный заведующий пытался перенести бронзовые статуи в музей. Одна из них, поверженная на землю, осталась лежать на полу склепа, оказавшись чрезмерно тяжелой для переноски; другая еще украшает памятник, ободранный и никчемно разрушенный. Да и стоит ли он еще сейчас? — не взяты ли на слом в пресловутый "утиль" обе аллегорические фигуры — ведь весовая ценность бронзы в наши дни гибельна для многих памятников старого искусства...