Венок усадьбам
Шрифт:
Дворец в усадьбе гр. З.Г. Чернышева в усадьбе Ярополец Волоколамского уезда. Фото 1920-х гг.
Мечеть. Это павильон с двумя минаретами, как того требовала эпоха классицизма, во всем стремившаяся к симметрии. Прелестное игрушечное здание это замыкало перспективу всей парковой планировки — от центральной оси дома, через партер, террасы регулярного сада, обелиск, водоем и канал. Как это нередко случалось при проектировке павильонов, беседок, мостиков и других парковых украшений, мечеть в саду чернышёвской усадьбы была заимствована из изданий чертежей знаменитого в свое время английского архитектора, теоретика и практика садового искусства Чемберса. Павильон являлся едва ли не единственным в усадебных парках образчиком своеобразной turquerie* (* туретчина (франц.).), одного из течений столь свойственной искусству XVIII века экзотики. Пожалуй, единственным аналогичным памятником является Турецкая баня на берегу озера в Царскосельском парке. Участь мечети разделила колонная беседка — дорический четырехколонный простиль с треугольным фронтоном, — беседка, стоявшая неподалеку от пруда на
В чернышёвском парке уничтожены решительно все павильоны и беседки; в руину превращена даже обширная оранжерея, в стены которой были вмазаны привезенные из Крыма старинные генуэзские рельефы, а также превосходные изразцы XVII века “новоиерусалимской" мастерской Никона, ранее составлявшие иконостас в ближнем селе Суворове. Парк чернышевского Яропольца, по-видимому, украшался в течение ряда лет. К первоначальному регулярному саду, заключавшемуся зданием мечети, был присоединен пейзажный английский парк, как бы подсказанный извилистым течением Ламы, рощами и пригорками на ее берегу, представлявшими заманчивые точки для размещения всех этих вышеназванных беседок и павильонов. Может быть, и не случайно поэтому сходство этих построек с сооружениями Павловского парка — только в далеком Яропольце все стало грубее, топорнее, наивнее. Точно на портрете, исполненном кистью копииста. Неизменной осталась только прекрасная композиция всего ансамбля.
Парки и сады Яропольца славились уже в старину. Первый историк русского искусства, Яков Штелин, в своей главе, посвященной русским садам, главе, приобщенной к известному труду Гиршфельда “Theorie de l'art des jardins’’* (* "Теория садового искусства" (франц.).) упоминает яропольцевский парк как заслуживающий особого внимания среди подмосковных имений. И действительно, даже теперь можно угадать еще его былое великолепие. В центре его находится двухэтажный — собственно res de chaussee** (** первый этаж (на земле — франц).) и [нрзб.] — вытянутый в длину дом, выстроенный в духе раннего французского классицизма. Полукруглый выступ ступенчатой террасы перед едва выделяющимся ризалитом и мезонин скромно отмечают со стороны сада центр постройки, украшенной плоской декорацией из лопаток и оконных наличников с гирляндами, соединяющими в одно целое окна обоих этажей. Из общего массива здания выдвинуты по краям два выступа. Перед домом — обширный зеленый луг, конечно, традиционный tapis vert***(*** "зеленый ковер", лужайка (франц.).) французских парков. Ровный ряд некогда шарами подстриженных лип, до сих пор сохранивших эту форму, но как бы надстроенных выросшим над ним вторым этажом молодых побегов, замыкает обширную площадь газона. Несколько искусственных террас, соединенных между собой лестницами, спускаются к пруду, вернее, к обширному квадратному копаному водоему. На террасах продолжаются регулярные насаждения лип, образующих зеленые залы и коридоры симметричными своими дорожками и площадками. Подчеркивая главную ось планировки, еще стоит на ступенчатом фундаменте и довольно высоком четырехугольном постаменте облицованный лакированными разноцветными гранитами обелиск, посвященный памяти Екатерины II, верно, в связи с ее посещением усадьбы фаворита гр. З.Г. Чернышёва. Выломан портретный медальон, выломаны меморативные доски; но до сих пор с точностью еще очерчивает на круглой площадке этот обелиск свою тень... И по размерам и по форме он очень близко напоминает тот, что был пожалован Екатериной II гр. П.Б. Шереметеву для украшения кусковского сада. Надо представить себе здесь беломраморные статуи, цветы в узорчатых рабатках и клумбах, подстриженный газон — и тогда сад этот сделается таким, каким он был задуман неведомым художником. Спускаясь дальше, дорога обегает водоем, обсаженный деревьями и кустами, когда-то также подстригавшимися, снова смыкается и уже в тени разросшихся деревьев приводит к месту, где красовалась раньше мечеть. Перед ней протекает совсем узкая и тихая Лама. Мостик, раньше здесь бывший, разрушен; на месте мечети — груда битого кирпича. Надо на мгновение забыть о разрушениях и, обернувшись назад, охватить ‹взором› весь ансамбль садов. Зеркало водоема отражает зеленые террасы, архитектуру древесных насаждений, увенчанную вверху невысоким, длинным, но чрезвычайно изящным отсюда фасадом дома, несколько напоминающим по композиции масс дворец Фридриха Великого в Сан-Суси. Парк чернышёвского Яропольца точно поврежденная картина старого мастера. Остался только рисунок и красочные пятна — все остальное бесследно и безвозвратно исчезло.
Парковый павильон в Яропольце Чернышевых. (Не сохранился). Фото начала XX в.
Совершенно иной характер носит парк соседнего гончаровского Яропольца. Его стиль как бы определяет капризная в своих изгибах Лама. Здесь нет следа той придворной чопорности, той архитектурности, которые столь определенно и резко проведены в чернышёвских садах. Единственная прямая и узкая липовая аллея, произвольно носящая название “Пушкинской”, не нарушает общего характера пейзажного и живописного английского парка. В нем, конечно, уместна была псевдоготика двухъярусных башен с зубцами, беседок и павильонов, украшенных муфтированными колоннами; звучное сочетание красного кирпича, белого камня в деталях архитектуры, зелени и голубого неба, повсеместно встречавшееся, от дома до ограды, придавало усадьбе яркий, солнечный и радостный колорит.
Та же картина разрушения в примыкающем парке соседнего гончаровского имения. Здесь на кирпич разобрана почти вся садовая ограда, являвшаяся любопытным образчиком декоративной архитектуры, стремившейся воспроизвести феодально-замковые укрепления. Особенно интересны были башни — круглые и граненые, с рустованным цоколем, с обегающими дужками-арочками, зубцами, круглыми люкарнами и узкими окнами-бойницами. Они казались такими же отдаленными перефразами средневекового зодчества, как шахматные туры. Осененные ветвями елей и берез, рисуясь красно-белыми пятнами на фоне неба и зелени,
Живописными, давно запущенными руинами кажутся готические здания циркумференции двора с их затейливыми башенками, поросшими травой готическими арками. Внутри все выломано, провалилось и сгнило... По главной оси дома расположены башни ворот: каждая из них соединяется одноэтажными зданиями циркумференции с флигелями, приходящимися против боковых крыльев дома. В таком виде плановая концепция не дает ничего необычного — почти так же задуман двор Петровского дворца, cour d'honneur Михалкова и аналогичные дворы многих московских городских усадеб — графа Соллогуба на Поварской, Мосоловых и Чернышёвых на Тверской и других. При известной шаблонности, “приятности" плана особенно интересными являются, конечно, стилистические отклонения, своеобразная фантастика вторых, “окольных" путей русского зодчества XVIII века.
Особого внимания заслуживают, конечно, прежде всего башни въезда. Белокаменный цокольный этаж с дверями под скромными треугольными фронтонами отделен портиком от второго, краснокирпичного яруса, как бы являющегося площадкой для круглой башенки, силуэтом своим близко напоминающей беседки в Михалкове, панинской усадьбе, выстроенной Баженовым. Четыре круглых постамента по углам, верно, служили подставками декоративным каменным вазам. Башню, расчлененную лопатками, увенчали совершенно классическим куполом. Дальше — снова вольные отступления — конус с шаром, ощетинившийся какими-то причудливыми стрелами. И эти башни, и декорации круглящихся корпусов стен — всё это близко напоминает своеобразную архитектуру Петровского дворца под Москвой.
Однако дом построен вне стиля псевдоготики, хотя расцветка его — красный кирпич и белый камень — в духе всех остальных зданий. Украшенный портиком коринфских колонн, скрывающих позади полуциркульную лоджию, отмеченный на крыльях своих пилястрами, образующими те же плоские портики под треугольным фронтоном, с окнами, обведенными скромными наличниками и кое-где вкрапленными лепными барельефами, дом в Яропольце своим распределением масс и общим характером архитектуры близко напоминает знаменитый Пашков дом в Москве — лучшее создание Баженова. Галереи, соединяющие центральное здание с крыльями, выровнены в линию с колоннами портала; таким образом, непрерывный переход-балкон, украшенный железными решетками, тянется по галерее, вступает под колоннаду, повторяя изгиб лоджии, и снова выходит на другую галерею. Такое расположение необычно и свидетельствует об изобретательности архитектора, строившего гончаровскую усадьбу.
Дворец Гончаровых в усадьбе Ярополец Волоколамского уезда. Фото начала XX в.
Яропольцы, несомненно, входят в круг работ столь выдающегося, но пока все же еще недостаточно известного мастера — В.И. Баженова. Все три “почерка" баженовской архитектуры можно найти здесь.
Интерес к материалам по русской псевдоготике, расцвет которой падает на 60—70-е годы XVIII века, сильно возрос в настоящее время, как раз в связи с изучением русской усадьбы накануне ее окончательного уничтожения. Действительно, вокруг давно и хорошо известных царицынских построек образовался известный круг памятников, куда следует отнести башни Михалкова, почти вошедшие теперь в черту города, любопытнейшие сооружения в Марьинке Бутурлиных, постройки в Красном Рязанской губернии и в Знаменском Тамбовской, путевой дом-павильон на Оке под Муромом — пристань Выксунских заводов, церковь в Черкизове на Москве-реке... Все эти сооружения носят на себе несомненные черты баженовского художественного почерка, и к ним, конечно, примыкают сохранившиеся еще или уже погибшие псевдоготические здания гончаровского Яропольца.
Баженовский академизм, столь ярко французский в Пашковом доме, в доме Прозоровской и затем в модели Кремлевского дворца, находит несомненный отзвук в деревенских дворцах обеих яропольцевских усадеб.
Наконец, классицизм Баженова, появляющийся уже в Михалкове, в двух парковых беседках, дошедший до полной чистоты в храмике-ротонде и других павильонах Царицына, в колокольне и трапезной церкви Всех Скорбящих Радости и приближающейся к ней колокольни церкви в селе Никольском-Прозоровском, — этот классицизм определяет также ряд уже рассмотренных сооружений в парках Яропольца. Таким образом, постройки гончаровской и Чернышевской усадеб увеличивают собой тот круг архитектурных сооружений, который со временем позволит проследить творчество Баженова с первых шагов его архитектурной деятельности в собственной усадьбе Стояново и до последних жемчужин его гения — Кремлевского дворца в Москве и Михайловского замка в Петербурге. Пашков дом и земляная крепостца в Стоянове, Кремлевский дворец и рака над мощами Михаила Черниговского в московском Архангельском соборе, усадебные постройки, неожиданно то здесь, то там всплывающие, — составляют тот широкий диапазон баженовского творчества, который еще неясно и расплывчато рисует лицо высокоодаренного русского зодчего.