Венок усадьбам
Шрифт:
Вот почему Лермонтов и русская усадьба с ее меланхоличной лирикой кажутся несовместимыми. И тем не менее существуют как "пушкинские", так и "лермонтовские места". Одно из них — Средниково, усадьба Арсеньевых [87] .
В центре небольшого прямоугольного двора двухэтажный дом, соединенный колоннадами с двумя парами флигелей, повернутых к нему под прямым углом. Несколько засушенной кажется эта архитектура, гладкие плоскости стен, расчлененные лопатками с выступающими над окнами карнизами. Только колонные галереи вносят сюда знакомый и привычный уют. Полукруглый выступ отмечает фасад, обращенный к пруду; пруд лежит низко под пригорком, и к нему ведет лестница-дорожка, устланная плоскими каменными плитами. Вид на этот [извилистый] пруд с чистой, хрустально-прозрачной водой, куда с высоких берегов смотрятся высокие ели, березы и липы, — лучшее украшение Средникова. По краю воды пробегают капризно и причудливо дорожки, проходя по мостам, великолепным монументальным сооружениям из тесаного камня. То здесь, то там опрокидывается в воду арка моста чудесных выисканных пропорций, какие попадаются разве еще в Гатчине и Царском Селе. Обилие хвои, всегда придающей некоторую сумрачность ландшафту, контрасты лиственных деревьев в их осенних расцветках — все это создает, пожалуй, и в Средникове налет своеобразной романтики. Но только здесь, в парке, ибо усадьба с другой стороны, со стороны хозяйственного двора — типичная, хорошо оборудованная
87
Ныне Середниково. В 1825—1869 годах усадьба принадлежала не Арсеньевым, а Столыпиным. Бабушка М.Ю Лермонтова, Е.А. Арсеньева, (урожд. Столыпина), жила здесь во время учебы внука. В 1869 году А.Д. Столыпин продал имение купцам Фирсановым.
Парадные ворота усадьбы Всеволожских (позднее Столыпиных) Середниково Московского уезда. Фото 1930-х гг.
Вид на главный дом усадьбы Середниково со стороны пруда. Современное фото
Почти вся старина ушла из Средникова — тем не менее в одной из верхних комнат дома остался своеобразный лермонтовский уголок: верно, чья-то культурно-заботливая рука развесила по стенам несколько старинных масляных портретов кисти доморощенного художника, портретов, изображающих представителей семьи Арсеньевых. Сюда же перенесены остатки библиотеки в невысоких шкафах с готическими переплетами дверец, кое-что из мебели красного дерева.
Кое-где в доме еще можно было найти своеобразные уникальные вещи — деревянный, резной, светлыми красками раскрашенный канделябр, резные столики, какую-то статую, возможно, стоявшую ранее в саду. Все эти вещи — лишь отдельные фрагменты былой обстановки, судя по ним, довольно любопытной наличием в ней местных, должно быть своих собственных, резных изделий. Но установить по ним общий утраченный ансамбль так же трудно, как трудно узнать книгу по нескольким прочитанным разрозненным листкам.
Каменный мост XVIII века в середниковском парке. Современное фото
VIII
Кусково. Останкино
Всю смену художественных вкусов, всю эволюцию бытовой и эстетической культуры русского дворянства можно изучить по тому богатейшему материалу памятников старины и искусства, которые собраны были за два столетия Шереметевыми. Из поколения в поколение каждый представитель наиболее знатной, графской, линии этого рода устраивал себе усадьбу согласно своим вкусам и склонностям, вкусам, в конечном счете отражавшим стилистические устремления эпохи. Начало положил фельдмаршал гр. Б.П. Шереметев [88] , в короткие промежутки замирений, в недолгие остановки походной жизни устраивавший тщательно и любовно свою усадьбу в селе Мещеринове [89] в стиле голландского европеизма петровского времени. Его сын и преемник, праздный и избалованный аристократ XVIII века граф Петр Борисович, отстраивает Кусково и два дома в обеих столицах — дворец на Фонтанке и “Китайский дом” на Никольской в Москве, не сохранившийся до наших дней. Стиль елисаветинского рококо и его переход к классицизму нашли здесь свое полное и исключительное отражение. Граф Николай Петрович в облюбованном им Останкине, старинной вотчине князей Черкасских [90] , в московском наугольном Воздвиженском доме, в даче [Шанпетр] под Петербургом, к сожалению не уцелевшей, воспринимает всецело классицизм в его лучших, почти европейских достижениях. Позднее граф Дмитрий Николаевич отделывает в тяжеловатом и пышном вкусе Второй империи дачу “Ульянку” по Петергофской дороге и перестраивает почти всецело дворец на Фонтанке; а во второй половине XIX столетия гр. С.Д. Шереметев устраивает свое Михайловское, отразив в нем все безвременье эстетических вкусов на рубеже XIX и XX веков.
88
Шереметев Борис Петрович (1652—1717), генерал-фельдмаршал, граф, сподвижник Петра I, участник Крымских и Азовских походов, главнокомандующий армией в Полтавском сражении и Прутском походе.
89
Имеется ввиду усадьба в Коломенском уезде. Не сохранилась (примеч. ред.).
90
Останкино в 1617—1743 годах принадлежало кн. Черкасским; после женитьбы в 1743 году гр. Петра Борисовича Шереметева (1715—1768) на Варваре Алексеевне Черкасской (1714—1767) перешло к Шереметевым.
Громадный репертуар памятников искусства и материальной культуры вместе с архивом, накапливавшимся в течение двух столетий, дает возможность исследователю русской культуры построить на этом материале исключительно интересную и поучительную картину.
"Круглая беседка в усадьбе Кусково". (Не сохранилась). Гравюра 70-х гг. XVIII в.
Дворец в усадьбе П.Б. Шереметева Кусково Московского уезда. Фото начала XX в.
Все то, что показывает ведущее дворцовое официальное искусство в Монплезире, Петергофском дворце, Павловске, Александрии, Соболевской даче, — все это в иных масштабах, в иных пропорциях, в иных бытовых вариантах отразили Мещериново, Кусково, Останкино, Ульянка и Михайловское. Совершенно очевидно, конечно, что к голландским интерьерам конца XVII века, так хорошо известным нам по картинам П. де Гооха (Хоха), Терборха и Вермеера, относятся Монплезир и Марли, с их кафельными и расписными стенами и печами, резными в дереве панно, плитчатыми полами, громадными очагами-каминами, мебелью, металлической утварью, фарфоровой и фаянсовой посудой и, наконец, картинами нидерландской школы в строгих и простых черных рамах. Голландский домик в Кускове 1749 года, в свою очередь, в быту богатого вельможи является подражанием стилю петровских резиденций с сохранением той же отделки стен изразцами, типичной обстановки и картин. Кусковский Эрмитаж с его барочно-рокайльными формами не что иное, как видоизмененный перефраз таких же павильонов в Петергофе и Царском Селе, совершенно так же, как кусковский грот и другой, ему предшествовавший, в саду Фонтанного дома — являлись отзвуками подобных же “затей” в Летнем саду и Царскосельском парке, и, развивая дальше эту мысль, можно поставить в параллельные стилистические взаимоотношения останкинский театр с эрмитажным, построенным Кваренги, и весь останкинский дворец с Александровским царскосельским. Чем дальше от центра, от официального дворцового искусства, тем причудливее, гибриднее, грубее и наивнее делается это растекающееся по усадебной периферии искусство, искусство копии с копии, притом нередко видоизмененное, не понятое до конца, огрубевшее, но тем не менее бесконечно привлекательное именно своей причудливостью.
Шереметевские городские и загородные усадьбы с вещами, их наполняющими, образуют как бы первый круг отражений; именно поэтому сложнее их стилистический комплекс. Здесь наряду со своими художниками из крепостных работали также и мастера большого искусства — Растрелли, де Вальи, Старов, Кваренги ....* (* Так в рукописи) в области архитектуры, Ротари, Делапьер, Рослин, Боровиковский, Шамиссо, Шубин в области изобразительных искусств, Фишер, Гамбе, Споль в области декоративных, Гибар, [Джианфинелли], Фильд в области театра и музыки — все эти прославленные имена, как известно, равно обслуживали как двор, так и шереметевское "графство". Но даже в пределах последнего произошел известный отбор, известное разделение мастеров, ремесленников и художников. Главнейшими проводниками придворного искусства в шереметевских усадьбах явились архитекторы Федор и Павел Аргуновы, Дикушин, Миронов и Назаров, живописцы Молчанов, Иван и Николай Аргуновы, резчик-механик Пряхин, музыканты-композиторы Дегтярев и Бортнянский, артистки Параша Жемчугова, Шлыкова и многие другие. В свою очередь эти крепостные мастера несли дальше, в толщу крестьян и дворовых, отблески лучей петербургского искусства. Проблема растекания и отражения grand art** (** большое, высокое искусство (франц.)), крайне любопытно интерпретированная дворцами, домами и усадьбами Шереметевых, усложняется, однако, рядом привходящих обстоятельств. Крайне любопытно поставить, например, проблему эволюции эстетических вкусов на материале художественного собирательства. В общих чертах повторяется и здесь то, что в крупном масштабе происходило в столице.
В параллель петровской Кунсткамере было и в Кускове некогда собрание “куриозитетов”, включавшее в себя кости мамонта, препараты, минералы, ботанические экспонаты и механические “кунстштюки”.
От всего этого не осталось никакого следа. Разве только старые описи, подобные той, что зафиксировала аналогичное собрание графа Брюса, позволяют сделать те или иные заключения. Иное дело картины, скульптуры, гравюры; обычно трудно определять их первоначальное местонахождение — смена хозяев переместила большинство из них. Но тем не менее известно, что в Голландском домике Кускова было собрание картин нидерландских художников, подобных тем, что сохранились и посейчас в Монплезире и петергофском Эрмитаже. И так же, как там, среди посредственных, даже совершенно ремесленных холстов попадаются и здесь превосходные работы, отмеченные именами Остаде, Бота, Ван дер Нера, Ваувермана...* (* Так в рукописи.) и многих других. Пастельные головки миловидных девушек, жеманных и томно-кокетливых, чуть нескромно полуобнаженных и притворно стыдливых, — эти пастели некогда, согласно вкусам XVIII века вделанные в обшивку стены, как бы повторяют петергофский "Кабинет мод и граций", увешанный аналогичными работами графа П.Ротари. Их прототип — Венеция первой половины XVIII века, Венеция Гварди и Каналетто, Венеция масок и интимных жанров Пьетро Лонги, Венеция грациозно-сладострастных миловидных девушек, полукуртизанок и полумонахинь, запечатленных Рогальбой Карьера, — словом, та Венеция, что рисуется так ярко по запискам Казановы. Жемчужина Адриатики, волшебный город лагун, гондол и масок, в первую эпоху в значительной степени определила характер невской столицы, а немного позднее подарила Россию китайским дворцом в Ораниенбауме, этим прелестным сколком с истинно венецианских казино на Terra ferma. А впоследствии о Венеции вспоминал не один, хоть раз побывавший в ней русский путешественник, глядя на вывезенные сувениры, на перспективные виды волшебного города, на зеркала и хрупкое стекло из Мурано. И в шереметевских собраниях Венеция не могла не найти своего отображения — несколько перспективных видов города школы Каналетто, затейливые [канделябры] с зеркалами, тонкое и хрупкое, в причудливых формах импровизированное стекло из Мурано свидетельствуют о том влиянии Италии, которое чувствуется в русском искусстве наряду с французскими вкусами и модами второй трети XVIII века, в особенности в области театра и декорационных искусств. И недаром возникает в Кускове Итальянский домик, двухэтажный павильон с парадными комнатами наверху — маленькое интимное пристанище любви, где некогда висели картины итальянских мастеров, в том числе, вероятно, упомянутые выше головки, и где до сих пор остались в резных десюдепортах старые декоративные холсты.
Аналогии и параллели между собирательством дворцовым и шереметевским продолжаются и дальше, даже в частностях и деталях. В новоотстроенном псевдоготическом Чесменском дворце, а позднее в Английском петергофском собирала Екатерина II портреты государей и монархов Европы, подчеркивая, как уже говорилось выше, родственные связи захудалого, в сущности, Цербстского дома с царствующими династиями европейских стран. Эти портреты, преимущественно исполнявшиеся в Вене живописцем [Мейтелео], а также Лундбергом, Ализаром и некоторыми другими мастерами, вызвали в свое время иронический отзыв Иосифа II о качестве их исполнения и верности портретного сходства. Тем не менее политические и фамильные династические изображения играли здесь решающую роль. В Кускове, в этом слегка кривящем зеркале большого искусства, появилась такая же портретная галерея монархов. Но иными причинами, чем в высшей степени характерным слепым подражанием, нельзя объяснить здесь ее наличия. Всяческие короли и принцы — сардинские, португальские, испанские, шведские и английские, с супругами и без оных, римский папа и даже турецкий султан глядят и поныне с холстов, которыми увешаны стены одной из комнат кусковского дома. Совершенно ремесленные по исполнению, грубо-малярные по живописи, резкие по краскам — они, верно, все были исполнены “чохом” в какой-нибудь мастерской заезжего в Петербург маэстро, исполнившего этот заказ по гравюрам и расцветившего холсты “из своей головы”, по своему вдохновению.
В соседней зале кусковского дома сохранились две другие галереи портретов, в настоящее время перепутанные между собой. Одна из них, представляющая русских царей и императоров, назначена была подчеркнуть верноподданнические чувства владельца усадьбы, другая галерея — выдающихся современников, вельмож и государственных деятелей — льстила тщеславию их владельца и указывала — toutes proportions Cardees* (* здесь: сохраняя всю иерархию (франц.).) — подобно блюду с визитными карточками в прихожей буржуазного дома — на видное общественное положение графа Шереметева.