Верховники
Шрифт:
Что за глупая песенка: кто-кто, а герцог Мальборо [72] всегда имел точные планы. Уж это Василий Лукич знал наверное: не случайно он и граф Матвеев вели такие длинные и сложные переговоры с этим самым Мальбруком в 1707 году [73] , когда шведы повернули из Саксонии в Россию. А генерал Леонтьев смешон и глуп. Но умеет наводить страх. Василий Лукич сам попросил назначить именно этого генерала, чей огромный рост и звериный вид должны подкрепить дипломатические разговоры.
72
Герцог Мальборо Джон Черчилль (1650—1722) — английский полководец и политический деятель.
73
...не случайно он и граф Матвеев вели такие длинные и сложные переговоры с этим самым Мальбруком в 1707 году... — Матвеев Андрей Артамонович (1666—1728) — дипломат, сенатор. Был послом в Голландии, Австрии, Англии, президентом Юстиц-коллегии, президентом Московской сенатской конторы. Оставил интересные воспоминания «Записки русских людей. События времён Петра Великого».
Потрескивали поленья в камине, потрескивал морозец за окном. Василий Лукич грел над камином зябкие руки, отбивал:
Поплакав о Мальбруке, Одни легли на ложе. С супругами своими, Другие без супруг.Такова судьба всех великих воинов. Впрочем, если подумать, все мы честолюбивцы — все жалкие Мальбруки.
«Совсем спятил петиметр французский», — перепугался генерал.
По лестнице застучали чьи-то каблуки. Василий Лукич словно и впрямь с ума сошёл — подскочил к генералу, шепнул:
— Итак, Магомет пришёл к горе, а не гора к Магомету.
В двери вкатился барон Корф. Василий Лукич поспешил навстречу. Оба любезника заулыбались: Василий Лукич сделал поклон вправо, барон — влево, Василий Лукич влево, барон — вправо. Наконец барон взял Василия Лукича за руку и пропел:
— Моя повелительница Анна просит вас посетить её в скромном Митавском замке.
«Титулы государыни пропущены, — подумал Леонтьев, — наверное, не ведают».
— Передайте её величеству, — Василий Лукич налёг на титул, — сейчас будем!
Не прошло и пяти минут, как Василий Лукич, которому прежде на туалет и трёх часов было мало, был облачен, к великому удивлению генерала, в золочёный придворный кафтан, погружен в золочёные штаны, покрыт пудреным париком и закутан в роскошный сенаторский плащ.
Полетели в замок.
ГЛАВА 10
Когда письмо, доставленное поручиком Сумароковым, прочитано было уже не наспех, а с немецкой основательностью, и Анне разъяснили условия, на которых ей предоставляют престол, и призыв Ягужинского не соглашаться на эти условия, Анна была огорчена, как девочка, которой подарили и вдруг отобрали назад красивую дорогую игрушку. Она надулась. Как, неужели несколько вышедших из ума стариков могут отменить самодержавную власть, отныне — её власть! Нет, она не только не примет кондиции, разорвёт эти мерзкие бумажки, бросит их в лицо этой французской обезьяне, Ваське Долгорукому, а сама тотчас отправится в Москву и станет во главе верной партии сынов отечества. Ягужинскому можно верить — он ловкий и расторопный человек, не случайно дядюшка назначил его генерал-прокурором. И Остерман на её стороне, и старый Головкин, и, главное, гвардия. Они на всё пойдут — эти поручики.
Мимоходом Анна обласкала Сумарокова, приказала накормить гонца, отвести ему хорошую спальню, выдать придворное платье.
У поручика от этих личных приказаний императрицы закружилась голова, и он дерзнул перехватить на лету влажную белую руку, припасть к ней горячими сухими губами. Ему померещились уже царские милости, о которых наплёл ему в Москве Ягужинский. Анна не только не рассердилась, но даже умилилась столь простодушной преданности.
Бирон подтолкнул к Сумарокову двух хорошеньких камер-фрау, и те, подхватив под руки бесстрашного вестника, повели его в отведённые покои.
Поручик был в нескрываемом восхищении.
После его ухода барон Корф плотненько затворил двери и, насмешливо оглядев собравшихся, отчеканил:
— Этот гонец лишь одна новость, но у меня есть и другая: Василий Лукич в Митаве!
Впечатление было такое, точно в комнату внесли гроб.
— И где же он остановился? — первым опомнился Бирон. — У вас, барон?
Корф отрицательно покачал головой и без задумчивости протянул нараспев:
— Важно не то, господин Бирон, что Долгорукий остановился в отеле, важно то, что с ним находится весьма известная в Москве персона: генерал Леонтьев.
Все замерли. Уже то, что Долгорукий миновал замок, — страшная и недобрая весть, а генерал Леонтьев в его свите — да ведь это Сибирь! Даже Бирон, мало интересовавшийся Москвой, и тот знал, что этот страшный генерал служил в Тайной канцелярии. А в городе сейчас достаточно русских солдат, чтобы выполнить любой приказ генерала. Само письмо Ягужинского стало теперь казаться двусмысленным и путаным. Ведь в конце концов, кто такой Ягужинский? Отставной прокурор.
Решено было выждать.
Пока Василий Лукич барахтался в своём серебряном чане, беседовал и наслаждался романом «Поездка на остров любви», обитатели мрачного Митавского замка проводили медленные и тягучие часы в бесконечных предположениях и бесплодных прожектах.
Постепенно отпадал один прожект за другим, и выяснилась ещё одна досадная истина: не было денег. Денег не хватало даже на поездку в Москву, а там ведь надобно подкупить гвардию, московских вельмож, духовенство!
— Заметьте, что ни Ягужинский, ни этот скупец Остерман не дадут нам ни пфеннига, — подзуживал Корф, — Деньги даст только Верховный тайный совет. Так подпишите сперва кондиции, а там всегда можно улучить счастливый час и восстановить самодержавную власть монарха во всём её блеске.
Бирон уже соглашался с Корфом, и было ясно, что и Анна в глубине души тоже согласна, но подписывать пока было нечего — Василий Лукич блистательно отсутствовал. Даже сами кондиции стали казаться Анне чем-то несущественным. Важно было сначала удостовериться в другом, что ей привезли корону и деньги, деньги, деньги...
Наконец Корф первый решил высказать общую мысль:
— Ежели гора не идёт к Магомету, Магомет идёт к горе.
— Вот вы и будете нашим Магометом, барон. — Анна обвела взглядом своих придворных. В поношенных, перелицованных платьях и кафтанах, с блестящими голодными глазами... «Для них всех это последний случай, да и для меня», — и махнула рукой на гордость. В конце концов, одним унижением больше, одним меньше, она привыкла к уколам фортуны.
Барон отбыл.
Наступило последнее, самое томительное ожидание. Анна и Бирон рядышком стояли у высокого окна, ёжились от сквозняка. За окном плыла влажная, ветреная балтийская ночь. Но вот, точно светляки, замелькали огоньки: всё ближе, ближе. Должно быть, раскачивались фонари мчащихся в гору карет. Повернули за угол замка. Внизу звонко хлопнули двери, раздались громкие голоса.
— Соглашайся на всё. — Бирон на цыпочках скользнул за голубенькую ширму.
Анна выпрямилась во весь свой гренадерский рост, заслонила ширму широченными юбками. Двери, украшенные скрещёнными рыцарскими мечами, взвизгнули, и нарумяненный, весёлый старичок ещё с порога по строгому версальскому этикету отвесил ловкий общий поклон. Подлетел к Анне и отвесил поклон ещё глубже, поднял голову. Анна всей своей тушей надвинулась на старичка. Но старичок стоял твёрдо, и гневный взгляд Анны столкнулся с лукавой прозрачностью насмешливых глаз. Анна не выдержала взгляда: заморгала часто, по-бабьи. Василий Лукич отвесил ещё один поклон, протянул свиток: