Верховники
Шрифт:
Мерно похрапывала за дверью Мусина-Пушкина. Стало смешно. Да, господин дюк, здесь не Испания. Трещал мороз за окном, резко скрипели на снегу ботфорты часового перед окнами Головинского дворца [35] , где-то вдали скулила собака. Долгорукая поёжилась от озноба, нырнула под тяжёлое одеяло, сжалась калачиком. Вспомнила отчего-то серенький, подслеповатый осенний вечер — у них, в Горенках. Пьяное лицо, батин шёпот: «Ты ему, Катька, не препятствуй, понимать должна — самодержец!» Сам и вытолкнул её в столовую, где на диване устало позёвывал после охотничьего ужина Пётр II.
35
Головинский дворец был построен в Лефортове на левом берегу Яузы в 1701 г. Фёдором Алексеевичем
В 1770-х гг. на месте Головинского дворца был построен Екатерининский дворец и разбит парк.
Наверху заскрипел рассохшийся наборный паркет.
«Батя не спит!» И сразу пришёл гнев и на Алексея Григорьевича, и на братца Ивана. Зачем отложили свадьбу? Вспомнила, как во время обручения корона, прикреплённая к крыше её кареты, задела за перекладину ворот и упала.
В толпе дураки и аллилуйщики заликовали: свадьбе не быть! А сейчас новая тревожная примета — зеркало!
Чтобы успокоиться, взялась за поздравительные письма. Поздравления с царской помолвкой, поздравления с неслыханным счастьем! От австрийского цесаря, прусского короля, тосканского герцога. Поздравляли принцы, принцессы, послы и посланники, свои и иноземные фельдмаршалы и генералы. Казалось, вся Европа, все дворы спешили поздравить будущую императрицу России. И тем досаднее было читать письмо дядюшки Василия Лукича [36] . Этот писал, как всегда, лукаво: «Вчера Вы были мне племянница, а сегодня моя Монархиня. Вы из сего видите, что судьба человеческая от утра до вечера перемениться может...» За дверью раздался шум, тревожные голоса — всё ближе, ближе... Стало вдруг по-настоящему страшно. Так иногда долгие опасения и предчувствия прорывают наконец заградительную плотину, и страх настолько подавляет человека, что он уже и не стыдится его.
36
...дядюшки Василия Лукича. — Долгорукий Василий Лукич (ок. 1670—1739) — князь, дипломат, член Верховного тайного совета с 1728 г.
Она набралась сил, приоткрыла двери, как бы в последнем усилии стремясь опередить опасность. Толстая, растрёпанная Мусина-Пушкина, занявшая своими фижмами и оборками половину приёмного покоя, разговаривала с румяным, по всему видать — только что с мороза, — гвардейским офицером.
Говорил он громко, простуженным баском, округляя каждое слово: император Пётр II изволил вчера на водосвятии простудиться и тяжело заболел.
ГЛАВА 9
В империи Российской имелся Тайный совет, Тайная канцелярия, тайные советники. Власть в России окружала себя тайной, и оттого подданным было покойнее. Они могли воображать, что власть хотя и есть, но отсутствует, подобно древним египетским богам, которые прятались в овощи.
Император Пётр II был, конечно, явной властью — ему присягали, и его все знали, но знали и то, что он не управлял — по малолетству и своим природным склонностям к псовой охоте. Ведомо было, что все дела решались в Верховном тайном совете, но кто именно решал там дела, ведомо было немногим.
Секретарь Верховного тайного совета Степанов был среди немногих. В то раннее январское утро он явился в Кремлёвский дворец точно в семь часов, так как знал пунктуальность старого Голицына.
Для секретаря из шести членов Совета власть воплощали два первых дельца: князь Дмитрий Голицын и немец Остерман. Только они являлись в Совет постоянно, и только они любили власть подлинную, а не показную.
Канцлер Головкин [37] , который для всей России виделся канцлером и главой Совета, для Степанова был человеком, никогда не имеющим своего мнения и ведомым на умственной привязи. Долгорукие, занятые придворными обязанностями, тоже были в Совете залётными птахами.
37
Головкин Гавриил Иванович (1660—1734) — государственный деятель и дипломат, государственный канцлер (1709), граф (1707). В 1726—1730 гг. член Верховного тайного совета. В 1731— 1734 гг. — первый кабинет-министр.
Получалось,
Вот почему секретарь Степанов с привычной скукой притащился в Совет в семь утра и в ожидании непременного прихода Голицына и Остермана занялся чисткой перьев. Но скоро необычность этого серенького январского утра обозначилась для секретаря с потрясающей явью. Во-первых, прискакал слуга Остермана с донесением, что у его господина открылся приступ подагры, да и в глазах судороги. Болезни хитрого немца всегда были связаны со знатными переменами. Последняя дипломатическая болезнь, как вспомнил секретарь, случилась во времена падения светлейшего князя Меншикова. Так что известие, принесённое слугой Остермана, являло первый знак.
Во-вторых, вместо старого Голицына первым пожаловал в Совет Василий Лукич Долгорукий. И это был другой знак.
Василий Лукич Долгорукий почти всю жизнь провёл в Париже, где учился, служил и дослужился до посольского звания. Так что привычки у этого бессменного русского посла были вполне парижские.
Просыпался он в полдень, мазал лицо антильскими снадобьями, расправлял предательские морщины, после чего опрыскивал лицо и голову парижскими духами. В два часа надевал парик, садился в известную всей Москве маленькую манирную карету, захлопывал дверцу с голыми купидошками и мчался по кривым московским улицам из дому в дом с визитами. Попадал на какие-то балы, обеды, куртаги [38] , виделся со множеством нужных и ненужных людей и, лишь когда вся Москва спала глубоким сном, возвращался домой. Словом, это был настоящий гербовой вельможа, и явление его в столь ранний час было другим несомненным знаком. Степанов знал, что Василия Лукича приглашают в Совет лишь по особенно тонким и деликатным дипломатическим делам, и тогда все секретари Совета командируются на изловление неутомимого холостяка, которого с одинаковым успехом можно найти и в гостиной знатнейшего вельможи, и в весёлом доме разбитной солдатки Аксютки на Балчуге.
38
Куртаг — день приёмов при дворе.
Правда, тот, кто отыскивал весёлого петиметра, мог почитать себя счастливцем. Василий Лукич был щедр до расточительности.
Сбросив бархатную шубу с золотыми кистями на руки лакею, Василий Лукич ловко оправил накладные волосы, выставил вперёд ногу, обтянутую шёлковым чулком со стрелкой, извлёк лорнет в черепаховой оправе и вперил взгляд в Степанова.
— Тебя, братец, не Максимом ли звать? — осведомился Василий Лукич без стеснения. Степанов не обиделся, потому как рассеянность дипломата была ведома всей Европе. Учтиво поправил:
— Василием, ваше сиятельство.
— Да ты что, мой тёзка? — снова взлетел черепаховый лорнет. Василий Лукич был явно поражён, что у него, князя Долгорукого, может быть тёзка из простых канцеляристов. Неловкое молчание прервалось каким-то визгом, и в чиновную контору вкатилось взъерошенное, возбуждённое, скулящее, лохматое существо в лакейской ливрее. Степанов выпучил глаза.
— Ах, Бетси, Бетси! — Василий Лукич плюхнулся в кресло. — Ну я же просил тебя подождать в карете. Видишь, ты его напугала. Да не бойся, Максим, Бетси ручная.
Маленькая обезьянка, выряженная лакеем, и впрямь ловко вскарабкалась на колени к Василию Лукичу и затихла.
И тут Степанов услышал знакомые чёткие шаги. Князь Дмитрий вошёл в кабинет Верховного тайного совета так, как он входил в свой собственный. И если бы что-то помешало ему, то лицо его, сухое, морщинистое, с узким высоким лбом, думается, сохранило бы то же выражение уверенности в себе и спокойствия, которое дают долгие прожитые годы и выработанная, почти автоматическая привычка управлять людьми и обстоятельствами. И даже Василий Лукич, как не без ехидства отметил секретарь, развалившийся в кресле Совета, как в дамском будуаре, как-то поджал вытянутые ноги, деликатно побеспокоил обезьянку и приветствовал старого князя стоя. В ответ на версальский поклон Василия Лукича князь Дмитрий, по старомосковскому обычаю, притянул вдруг к себе щуплую фигурку дипломата и звонко троекратно облобызал его. За старым князем водилась эта привычка ошеломлять московских версальцев древними обычаями, но, кроме привычки, здесь крылся и особый расчёт. Ведь не расцеловался же он, скажем, со Степановым (сухой поклон не в счёт), а Василию Лукичу показал, что видит в нём равного и близкого человека, и Василий Лукич, хотя и не одобрял лобызаний и душистым платочком вытер щёки, как человек умный и политичный, это отметил.