Верховники
Шрифт:
А за театральной дверью, украшенной пышными нимфами, разыгрывался малый спектакль, которым управляли людские страсти: Слава, Зависть, Корысть, Преданность и Предательство.
Распахнулся театральный занавес, и оказалось, что Фиршт не ошибся — доктор Бидлоо и впрямь пригласил канатных плясунов.
Объявлены были «Переодевки Арлекиновы на российский манер»— и когда вынесли канделябры, и подняли люстру, и ярко освещённой остались лишь сцена и рампа над тёмным провалом оркестровой ямы, оттуда, как в уличном балагане, раздался задорный рёв трубы, и на сцену выскочил русский Арлекин — Родомант и русский Панталон — Петруха Фарнос.
Не дивитесь на мою рожу, Что имею не очень пригожу, —тонким гнусавым голосом проблеял русский Панталон, старичок, выряженный молодым щёголем.
Его большой приклеенный нос и впрямь походил на перевёрнутую зрительную трубу.
Три дня надувался, В танцбашмаки обувался, А как в танцевальное платье оболокся, К девушкам я приволокся!«Этот уличный гаер, — отметил Фиршт, — был, надо сознаться, превосходным мимом». Вот он надувает живот, корчит умопомрачительные рожи, напяливая тесные французские башмаки. Надевает на ходу пёстрый жилет с отворотами, вышитыми золотыми фазанами, выливает на голову целую склянку французских духов и летит, раскачиваясь на особый гигантский манер, к хорошенькой девушке, вынырнувшей из-за кулис.
Зал гремел от смеха, потому как каждый узнавал в Петрухе Фарносе своих знакомцев. «Переодевки Арлекиновы» имели полный успех. Всем была близка обычная человеческая история о двух молодых влюблённых и обманутом муже-старике.
Нравилась и хорошенькая Коломбина, порхающая от Панталоне к Арлекину, нравился её приятный голосок и умение ловко выставлять хорошенькую ножку из-под полосатой юбки (Андрей Иванович Ушаков на сем месте бешено забил в ладоши). Придворные дамы жеманно щурились, поглядывая на красавца Арлекина: великолепный молодец, белозубый, с широкой грудью, со стройным станом, настоящий гвардеец, и откуда этот доктор Бидлоо его откопал?
Но особенно вся российская верхняя публика — в париках и буклях, французских кафтанах и жилетах, лондонских башмаках и венских туфельках — растрогалась, когда сей Арлекин, выряженный на французский манер, загрустил, когда его покинула прельщённая деньгами Коломбина, и затянул природную:
Не травушка, не ковылушка в поле шаталася, Как шатался, волочился удал добрый молодец В одной тоненькой и полотняной рубашечке, Что в той же кармазинной черкесочке.От песни пахнуло степью, кострами дальних походов. И исчез вдруг куда-то задорный Арлекин, и явился добрый молодец. И как бы в довершение сходства Михайло сорвал парик и тряхнул буйным чубом. И впрямь переодевки Арлекиновы! А голос его, полнозвучный, красивый голос гремел в этой маленькой театральной зале, как голос той страны-матери, что жила своей особой жизнью за стенами театрика.
Ах ты, чадо моё, чадушко милое! Ты зачем, моё чадушко, напиваешься? До сырой-то земли всё приклоняешься? И за травушку, за ковылушку всё хватаешься? —спрашивала доброго молодца матушка, и Михайло, казалось, про себя вёл задушевный разговор с ней, отвечая:
Я не сам так добрый молодец напиваюся. Напоил-то меня турецкий царь тремя пойлами, Что тремя-то было, тремя разными, Как и первое-то его пойло — сабля острая, А другое его пойло — копьё меткое, Его третье пойло — пуля свинчатая.Фиршт вздрогнул: так закричали, захлопали эти вельможи в париках и важные генералы, пудреные дамы и девушки в робронах. Громче всех выражала свой восторг цесаревна Елизавета. Она продолжала хлопать, несмотря на то, что все уже смолкли, и только когда приятельница и компаньонка цесаревны Мавра Шепелева потянула её за платье, Елизавета села, простодушно объявив на всю залу: «А всё-таки своё, природное, всегда больше нравится!»
«Дикари в париках! Мужички в фижмах! Природного им подавай! Ну я покажу природного». Во втором антракте побагровевший от гнева Фиршт на цыпочках приблизился к генералу Андрею Ивановичу Ушакову и отвесил нижайший поклон. «Ну говори, только скоро!» Генерал открыл табакерку и с важностью запустил понюшку в ноздри. Фиршт скороговоркой сообщил, что актёры, только что ломавшие комедию перед глазами его превосходительства, — беглые людишки герцогини Мекленбургской — Максимка Шмага с приятелями. Генерал чихнул, то ли от крепости табака, то ли от изумления: «А девка чья? Тоже холопка? Хороша!» И по масленым глазкам генерала Фиршт понял, что ждёт русских актёров. Однако сразу тащить их в Сыскной приказ генерал отказался: сначала посмотрим их, голубчиков, в третьем действии. Публика спешила уже в залу, заранее предвкушая удовольствие от новой комедии. Но комедии не состоялось. Когда пышный занавес с изображением греческих богов и богинь взметнулся к потолку, на сцену твёрдым шагом вышел гвардейский сержант, подошёл к суфлёрской будке и отчеканил: «Господа, двор! Государю опять плохо! Поэтому все частные спектакли в Российской империи отменяются!»
Если бы на сцену выкатили шведскую пушку и выстрелили картечью, переполох не был бы столь сильным. Разряженные дамы, вельможи в орденских лентах, иностранные послы столь поспешно устремились к выходу, что, казалось, бегут с тонущего корабля. «Комедия кончилась, трагедия начинается», — было написано на всех этих взволнованных или испуганных лицах.
В сём переполохе актёры малой сцены скрылись. Генералу Ушакову было недосуг. Начинался большой политический спектакль.
ГЛАВА 12
По Москве насчёт Долгоруких гуляли разные слухи.
В богатых дворянских особняках на Тверской и Никольской со значительными усмешками шептали, что в царской семье невестой недовольны, что в самом Верховном тайном совете раздоры, что среди генералитета и в Сенате имеется партия против Долгоруких и что дай срок! Но что крылось за этим «дай срок», оставалось невыясненным. Шептуны только разводили руками и заключали совершенно неожиданно, что на всё есть особая воля государя императора, который конечно же непременно выздоровеет.
Среди купцов с опаской поговаривали, что Долгорукие известные моты и транжиры, что они снизят, наверное, пошлины ввозные на лионский шёлк, испанский бархат, брабантские кружева, парижские духи и прочую господскую галантерею, но, впрочем, Господь может и не допустить, да и в Верховном тайном совете есть и такая персона, как князь Дмитрий Михайлович Голицын, а этот, ещё с петровских времён известно, любит счёт отечественной копейке, оберегает российскую коммерцию.
В простор народе ведали про Долгоруких одно: знатные баре и крови мужицкой проливать не боятся. Старикам помнился ещё князь Юрий Долгорукий [48] , тот, что с отборными отрядами стрельцов, прозванных в народе мясниками, задавил восстание бесстрашного атамана Стеньки Разина. А в недавние времена Булавинский донской бунт Пётр I тоже доверил усмирять Долгоруким. И те постарались, загнали остатки булавинцев к турецкому султану, разгромили станицы, и долго ещё вниз по Дону плыли плоты с виселицами. Так что в народе Долгоруких помнили целые поколения.
48
Долгорукий Юрий Алексеевич (ум. в 1682 г.) — князь, боярин, воевода. В 1670—1671 гг. командовал войсками в борьбе со Степаном Разиным.