Вериги любви
Шрифт:
Черновики разбросаны – значит, вчера не поставлена важная точка. И странно: вечером исписала многие листы бумаги, а утром в толк не возьму, о чем. Начинаю перечитывать – и внове переживаю. И будто не мной все изложено, а кем-то другим – вроде даже умным, даже несмешливым, захватившим неведомо как право по-своему вспоминать о моей жизни. Надо этого другого, этого самозваного соглядатая, изгнать вон, новоявленный свойственник мне ни к чему – ни к селу моему Житне-Горы, ни к родной Дар-Горе. Я уж как-нибудь сама: и мытьем, и катаньем, и ползком, и вприпрыжку – как жилось, так и опишу.
А тут и тайна праздника раскрывается. От
На празднование 60-летия Победы в Волгоград среди прочих гостей приехала московская поэтесса Людмила Шикина, теперь уже лауреат Всероссийской литературной премии «Сталинград». Эту премию мы получали вместе: Людмила Шикина, волгоградский поэт и мой друг Владимир Мавродиев и я. После приема у губернатора я повезла Людмилу в Пятиморск-на-Дону, где 2 февраля 1943 года победно завершилась Сталинградская битва.
Машина миновала центр Волгограда, покатила по зацарицынским улицам, повернула к Казанскому собору и двинулась через Яблочный поселок к повороту на ростовско-калачевскую трассу.
– Где это мы? – полюбопытствовала гостья.
– На Дар-Горе, скоро дом родительский проезжать будем.
– Дар-Гора? Отличное название для книги!
Надо же, а я и не замечала. С десятилетнего возраста жила здесь, столько событий житейских связано с Дар-Горой! А вот книгу сочинить ума не хватило.
Между тем о Дар-Горе написано много, история поселения и трагична, и радостна одновременно – по-русски. Место это высокое, а поскольку дареное, то и назвалась слобода естественно и просто: Дар-Горой. Кто же и кому подарил благодатную землю? Именно благодатную, плодородную, в которую палку сухую воткнешь – и та зацветет. А история такова.
В 1901 году в Царицыне случился большой пожар – может быть, самый страшный за всю историю города. Начался он с Волги, с деревянной барки-беляны, груженной лесом и смолою, вмиг перекинулся на другие суда, на береговые склады – и запылал город, вся Зацарицынская слобода почти полностью выгорела.
Обездоленных погорельцев своей державной милостью одарил Николай II, пожаловавший 10 000 рублей из царской казны на восстановление сгоревших улиц и застройку ближнегородских, то есть окраинных, земель.
Молодой газетный репортер, будущий замечательный русский писатель Александр Куприн рассказывал в очерке «Царицынское пожарище»: «Только по огромности опустевшей площади можно судить о небывалых размерах пожара. Сгорело все до последней соринки».
И в этот же год в жизни Царицына произошло великое событие: был заложен памятный камень на месте будущего строительства кафедрального собора Александра Невского. Теперь, спустя столетие, можно по-всякому комментировать оба события, но внутренне не выглядит ли эта история следующим образом: пожар явился великим испытанием для царицан, а закладка православного собора дана была Господом как надежда и помощь в преодолении этого испытания? Отстраивался после пожарища город, и, несмотря на нужду, горожане, в том числе и погорельцы, жертвовали на строительство храма.
К 1918 году, когда состоялось его освящение, следы страшного пожара 1901 года да еще двух, поменьше, случившихся в 1902 и 1903 годах, поросли травой забвения: Царицын размахнулся и вдоль Волги, и вширь. Эта уходящая вдаль степная ширь была отдана погорельцам на поселение. Так явилась миру Дар-Гора, обитатели которой вскоре прозвали ее солнечной, а дальние ее слободки – Яблочной, Садовой, Сосновой.
Раньше ведь, когда имена давали поселениям, в самый корень глядели, вот потому Дар-Гора такая – Садово-Яблочно-Сосновая! В общем, солнечная. В нашем доме каждое лето стекла были заклеены старыми газетами, которые мы с братом, зевая, вычитывали вдоль и поперек, а открытые настежь-насквозь балконная и входная двери едва упасали от знойной духоты. Но зато окрест росли деревья!
Мы переехали в новый восьмиквартирный дом на Дар-Горе на улице Ардатовской в 1957 году. Дом строили специально для нас и других семей сотрудников ветеринарной лаборатории: она располагалась рядом, всего в двадцати шагах. По другую сторону находился пустырь, которому вскоре предстояло превратиться в большой общий сад. Наконец-то мечта отца исполнилась: он завел на нашем участке огород, посадил яблоневые, вишневые и абрикосовые деревья, кусты малины, смородины, крыжовника. Но самой любимой была виноградная лоза. Постепенно она разрослась вдоль сада, оплела беседку и стала рожать темные терпкие гроздья: виноград оказался винным.
Воды для сада-огорода поначалу хватало: окрест дома находились три пруда – один ближе, другой подальше, третий и вовсе через дорогу, вдобавок в каждом дворе Яблочного поселка – а мы жили на самом его верху – еще в старые времена были вырыты колодцы. Но, поскольку садов и огородов на Дар-Горе становилось все больше, воды оставалось все меньше, и даже отведенная на нашу окраину нитка от городского водовода мало помогала: воду для полива можно было брать только ночью, в определенные часы, и то текла она тоненькой, зябкой струйкой.
Пуглива утренняя мгла,Как сон, в котором я была.Взгляну в окно – уже синё,И синим кажется белье,Летят по ветру рукава,И синим светится траваУ бочки с прелою водой,С неутонувшею звездой.Сегодня бочку обварю,Чтоб не рассохлась к сентябрю.В ней будет новая водаИ – надо ж! – новая звезда.И все-таки сад вырос. И в нашем дворе, как и в Житне-Горах, варили варенье, сушили яблоки и абрикосы. В хорошие годы отец ставил вино, а уж в умении солить огурцы и помидоры ему не было равных. Особенно удавались помидоры – с укропом и вишневым листом. Да и капуста квашеная ох какой сладкой казалась зимой! Конечно, своего огорода только на то и хватало, чтобы овощей поесть в сезон, а на засолку брали с базара.