Вериги любви
Шрифт:
Взрослея, девчонки и мальчишки нашего дома постепенно отдалялись друг от друга, но мы с братом ладили. Теперь общая детская была перегорожена платяным шкафом, и за этой перегородкой напротив двери стояла Витькина кровать. Он устроил в том же углу маленькую мастерскую с верстаком, со всякими лобзиками и сверлами, а когда принялся осваивать фотодело, нашел во мне рьяную помощницу. До сих пор в моем архиве то и дело попадаются фотографии той поры: то недодержанные, то передержанные, склеившиеся от времени, но – мои, моего производства!
Виктор талантлив во всем: великолепный математик и перворазрядный шахматист, он и сейчас сочиняет стихи, играет на скрипке и аккордеоне и замечательно рисует. Этим он пошел в отца, и что интересно: оба любили писать очень похожие (украинские!) пейзажи. Я их храню.
Судьба
В одном письме брат пишет: «Сестренка, не обижайся, мне самому хочется быть с вами. Но сейчас все так дорого, и так ненадежна возможность заработать деньги на приличную жизнь, что голова кругом идет. И что завтра нас ждет? Нелегкая нынче полоса, а сколько она продлится – неизвестно. Сыну хочется дать хорошее, солидное образование, и по специальности, которая обязательно будет востребована в этом сумасшедшем мире. Хочется, чтобы Саша чувствовал себя человеком независимым, с возможностями. Не то, что мы. Может быть, ему удастся поступить во Владивостокский университет экономики и сервиса. Престижный вуз, солидный преподавательский состав, своя научная база, прекрасно оборудованная. Саша заканчивает десятый класс с четверками. Немного – лентяй, немного – с характером, немного – серьезный, вроде неглупый. Как все! Похвалюсь: неплохо рисует, неплохо играет в шахматы, любит английский. Остальное – на фотографии увидишь».
На фотографии Саша – вылитый Виктор, только еще упрямей, по глазам видно. Теперь он уже молодой специалист, переезжать и вовсе не резон. Я понимаю: Приморье – прекрасный край. Когда-то давно, в молодые годы, я бывала во Владивостоке по командировке ЦК комсомола. Написала несколько газетных очерков, даже одно стихотворение той поры уцелело в черновой папке: видно, нынче пришло время и ему увидеть белый свет:
IНад рыбацким островом Попова,Кажется, не выдалась погода –Не дают диспетчеры «добра»…Есть ли где подобная дыра?В подтвержденье хмурый капитанС именем крестьянским КоноплянкаГоворит: «Приказ по пирсу дан,Можно расходиться по домам,По своим подворьям и делянкам…»Брось пугать, отважный капитан,Обойдутся без тебя петрушка,И жена, и званая пирушка –Ждет меня Великий океан,У него все ушки на макушке!Усмехнулся смелый капитан,И тогда мы вышли в океан.IIДуша отпустила восторг ретивойВперед, на морские мытарства,И вновь заласкала меня с головойКудрявая нежность пространства.Но, словно в тенета случайной беды,Расставленные тайниково,В глубокие сети свободной водыПопалась я так бестолково!..И вовсе не рада свободе морской,Мне жалко, мне страшно, мне плохо,Когда океан уязвляет тоскойПо каждому рыбьему вздоху,Когда, отдавая живую руду,В привычке смиренно-шелковойНаивно сменяет волна на ходуЗеленый наряд на лиловый…Вспоминаю лов, рыбу, вываленную грудой из сетей на палубу, пронзительный запах огурца: так пахнет корюшка! Но Виктор любит волжскую воблу, которую время от времени мы ему посылаем.
Наверно, мы потому и выросли с братом высокими, что с нами в юности была Волга: в воде дети растут быстрее. В Украину почти не ездили: что мы, маленькие, чтобы молоком парным упиваться? Скучно…
Невероятно: совсем недавно так рвались в село Житне-Горы, лета дождаться не могли, и вдруг – скучно. Сейчас понимаю, что вступали мы в особый возраст, не зря его называют переходным. И пока длится этот переход, из жизни временно изгоняется сказка. Или сама уходит, чтобы непременно вернуться – необиженной и верной. Вернулась сказка и к нам, ходит рядышком, позванивает в луговые колокольчики, чтобы мы в своей взрослой высокости оглядывались и оглядывались на дорогое и – увы! – минувшее…
Волга – это была юность. В то время еще существовала песчаная коса – прямо посередине реки, туда бегали юркие речные трамвайчики, билет стоил пятачок. С раннего утра до золотой вечерней зари мы – на косе. Там все друг друга знали: Илья был лучшим волейболистом, Катя – первой красавицей, а Сеня Зык за деньги учил играть в преферанс. «Зыком» Сеня называл себя сам:
– Это в тюряге я был зэка, а теперь я Сеня Зык!
Был он маленьким и белобрысым, в веснушках, я не верила, что ему под тридцать. Как-то он сказал мне:
– Слышь, чернушка с макушкой! Хлеб не жри, красивой будешь.
Я действительно перестала есть, и не только хлеб, но мама быстро из меня пляжную дурь выбила – в прямом смысле, это она умела.
На пляже учились играть в волейбол, не играть – летать! Таня и Валя Тарабрины подбирали и приносили мячи, упавшие далеко в песке или на воде, а я металась в мальчишечьем волейбольном кругу длинноногой быстрой птицей – и во сне снилось, что летаю в обнимку с мячом. А брат побивал всех в шахматных турнирах. На косе ведь они тянулись целыми днями, причем играли солидные дядьки. Один сказал Вите, чтобы осенью тот пришел в городской клуб на улицу Советскую. Брат ходил туда потом много лет, даже был чемпионом города.
Волга неповторимо пахла рыбой и чистой водой, промывая нас с головы до ног так, что кожа атласно скользила под моими руками, когда я закрывалась по ночам в ванной и рассматривала себя со всех сторон, потаенно вздыхая по чему-то неведомому, непонятному, приближающемуся… Как давно, как легко миновала юность! Во всех своих книгах я всегда публикую свою раннюю поэму «Сказка о юности»:
Во времени во тридесятом,В краю воздушном и веселом,Где зимы с веснами качалисьНа смуглых солнечных качеляхИ где влюбленный тихий мальчикДарил мне каждый год гербарийВсегда невиданных растений…Все, хватит! Разрешаю сказке только тихо-тихо звонить в луговые колокольчики… Но сказка не слушается, и не напрасно: ведь посреди ее рек и лугов живет самый дорогой мне человек – мой маленький сын Андрюша. Он идет по волжскому берегу в белой панамке и черных шортах с бабочкой на кармашке, в руках – темно-синяя маленькая удочка. Вот сейчас Андрейка отыщет в прибрежных зарослях самое лучшее для рыбного лова место и надолго усядется над водами под жарким солнцем.
Время от времени я выхожу из домика, который наша семья снимает на все лето на волжской турбазе Бакалда, смотрю, все ли в порядке. А моя мама уже давно там, рядом с внуком, сидит под старым китайским зонтиком, следит, чтобы пойманная мелкая рыбешка не уплыла из садка. Я готовлю обед на керогазе, как когда-то в моем детстве это делала мама. Скоро сын с бабушкой явятся с нехитрым уловом, и все островные приблудные голодные коты снова станут нашими гостями. Однажды Андрей поймал здоровенную селедку, и это была его первая настоящая добыча.
Рыбной ловле сына никто не учил, но рыбак из него вышел замечательный. Может быть, оттого, что лето за летом сидел он с удочкой на берегу Волги рядом с другими такими же мальчишками, то и дело ныряя в синие живые воды? Наверное, тогда и началось его житейское плавание, промыслительно продолженное через много лет служением на плавучей церкви святителя Иннокентия Московского и Коломенского.
А Женечка Мавродиев, сын моих давних друзей Гали и Володи, стал замечательным ученым-биологом с мировым именем. Живет Женя в Америке, а мы узнаем про его успехи из серьезных журналов и Интернета. Женю тоже, наверное, Волга в земное кругосветное плавание отправила в те самые-самые дорогие родительским сердцам мгновения отрочества…