Вернись в дом свой
Шрифт:
Сергей улыбался. Но по его глазам Клава поняла, что он эту историю знал, и вспомнила: сама же ему и рассказывала.
— Да я тебе уже говорила. — Она села на самодельную табуретку и сказала уже другим, посерьезневшим голосом: — Почему же тогда улыбаешься? Впрочем, ты улыбаешься всем. Ты уважаешь Вечирко?
— Как вам сказать…
— Говори правду: его никто не уважает, но ты и ему улыбаешься. Это что — жизненный принцип?
— При чем тут принцип, просто не хочу усложнять себе жизнь.
— Не крути. — Поднялась с табуретки, прошлась по комнате, глаза ее
— И что же, поняла?
— Сам знаешь.
— Я ничего о себе не знаю. Живу как живется.
— Не ври. Я тебя знаю лучше, чем кто-либо другой… Скажем, Ирина. — Он поднял голову, в его глазах тлела заинтересованность, но какая-то холодная, словно он наперед обдумывал, что скажет в ответ. — Я изучаю тебя. Далеко пойдешь… если не споткнешься.
У него в мыслях вертелось сразу два ответа: «Мне это приятно» и «Мне это неприятно». Он не мог решиться ни на один из них, сказал притворно безразлично:
— Как хотите… Изучайте, если времени не жалко.
— И то правда, — вздохнула Клава. — Зачем мне все это? — И опять неожиданно прищурила серые лукавые глаза. — А может, хочу передать свои знания кому-нибудь другому.
— Кому? — и пожалел о своей поспешности.
— Мало ли кому… Между прочим, из Киева приехала одна особа. Побежала на стройку — такая торопыга. Привезла наконец бумаги.
Он принялся сметать с самодельного стола крошки, обертки от вафель. От волнения сел и, сложив руки, зажал их между коленями, но тут же вскочил.
В избушку вбежала Ирина. Раскраснелась с холода, в белой меховой шапочке, в кожаном пальто с меховым воротником, красных сапожках-румынках. Видно было, что чувствовала она себя великолепно, нравилась ей ее миссия, и место это нравилось, и горел, согревая, какой-то огонек в сердце. Говорила весело, даже с какой-то отчаянной лихостью, но когда к ней подошел Ирша и стал снимать мокрое пальто, растерялась, быстро и неловко склонилась к портфелю.
— Вот привезла… Утвердили все… Радуйтесь.
— Спасибо… Хотя… радоваться особенно нечему. Видите, какая погода.
— Завтра будет мороз. И снег, — твердо сказала Ирина.
— Ты тоже привезла их в портфеле? — усмехнулась Клава.
— Просто нужно слушать прогноз. Идет циклон, в Киеве уже минус восемь. Все лето мечтала покататься на лыжах. О, у вас тоже лыжи, — заметила в углу возле порога лыжи на распорках. — Завтра и пойдем… Правда, Клава?
— Я на лыжах? — Она повела крутыми бедрами. — Не умею.
— Э, нет, — запротестовала Ирина. — Я без тебя ни шагу.
— Что мы спорим? Ведь дождь… До утра смоет и этот снег.
— Сергей, вы нелюбезный хозяин, никакого внимания дамам, они же скучают, — сказала Ирина, видя, что Ирша, рассматривая чертежи, забыл обо всем на свете.
— Кто здесь вносил поправки?
— Вам не нравится? — Ирина насторожилась.
— Наоборот. Гениальные! Мысль моя, но… Ее повернули как-то так… Кто же?
— Василий Васильевич. Но он решил оставить все на ваше усмотрение. И хватит о проекте. У вас же женщины в гостях…
Ее будто поднимали сильные крылья и несли над широкой синей рекой, было легко, хотелось смеяться, шутить, и Клава сейчас казалась хорошей и доброй — расцеловать бы ее. Но та почему-то стала задумчивой и грустной.
— Дамам пора отправляться восвояси.
— Я вас угощу чаем, — спохватился Ирша.
— А что у тебя к чаю? — усмехнулась Клава. — Сухари и цитаты из справочника Келлера?
— Я сбегаю…
— Сиди уж! Тебе сейчас не до нас. Мы пойдем, а он, Ирина, будет лелеять свое великое творение, перед которым померкнут Вавилон, Парфенон, Колосс Родосский, вместе взятые. Ему хватит пищи духовной, а нам, сирым и убогим, подавай отварную картошку.
Клава вышла, а Ирина, укладывая портфель, задержалась на минуту. Ее внимание привлекла мастерски вырезанная из дерева фигурка, стоявшая на подоконнике. Человечек был в очках и напоминал кого-то очень знакомого.
— Господи, так он же на меня похож! — воскликнула она, вдруг озаренная догадкой.
— Да, чем-то напоминает, я и вырезал его для вас. Хотел привезти в Киев, — сказал, запинаясь, Ирша.
Она, собиравшаяся было открыть дверь, вдруг замерла, горячая волна обдала сердце и мгновенно отхлынула, оставив после себя холод и страх.
— Можно, я возьму его?
И спрятала фигурку в карман, а потом вечером несколько раз вынимала потихоньку и смеялась. И снова ей было хорошо и легко на душе. Милый, смешной человечек, он, конечно, не походил на нее, разве только очки, да еще, пожалуй, ироническая усмешка, но мастерили его с мыслью о ней, Ирине, и думали, видно по всему, хорошо, иначе разве получился бы такой забавный!
Клава жила в маленькой гостинице в центре поселка, рядом проходила дорога. Когда-то Кремянное было обычным селом, потом стало районным центром, теперь район ликвидировали, и оно снова стало селом, но называлось уже поселком. От района остались двухэтажный Дворец культуры, универмаг и эта гостиница. В длинном, узком номере, кроме Клавы, жили еще две женщины, там же поставили раскладушку и для Ирины. По-видимому, у Клавы на столовую не хватало денег, она питалась в номере; втайне от обслуживающего персонала варила под столом на электроплитке: так частенько питаются актеры провинциальных театров, выезжая на гастроли. Что ж, ей можно посочувствовать: на руках ребенок и мать, получавшая из-за болезни маленькую пенсию.
Они сварили картошку, поджарили сала, ели картошку с квашеной капустой и солеными огурцами, аппетитно похрустывавшими на зубах. Огурцы и капуста с базара, да и картошка и сало тоже. Соседки отправились в кино, и им никто не мешал. Ирина пересказывала киевские новости, Клава злословила насчет здешней жизни: кто за кем волочится, кто из их мастерской приударяет за местными молодицами и кому из них уже намяли за это бока.
— Голодной куме все крупа на уме, так и у тебя, Клава. Хлебом не корми, дай язык почесать: кто с ком. Всё косточки другим перемываешь. Зачем ты мне это рассказываешь?