Вернись в дом свой
Шрифт:
— Там ваш чайник… — И потом испуганное, торопливое: — Ой, господи!
По этому «ой» узнал соседку.
— Пульса не слышно, — пробился в сознание женский голос.
— Давление ноль, — уже другой, тоже женский.
— Конец, — спокойный мужской.
У него хватило сил объединить их в одно целое. Он раскрыл глаза:
— Я еще… не умер. Колите, черт бы вас побрал!
Низкого росточка, упитанный доктор с бородавкой под носом посмотрел на него удивленно и, казалось, осуждающе, как бы говоря: кому лучите знать, нам, специалистам, или тебе, дилетанту? Но спохватился, торопливо полез в чемоданчик.
— Откройте рот, возьмите под язык. Шприц. Ищите вену. Лида, кардиологическую бригаду… У вас есть телефон? —
— В коридоре, на тумбочке… — сказал он.
— Не разговаривайте. Не шевелитесь. Закройте глаза.
— А дышать, доктор, можно?..
Почувствовал, как потеплело в ногах. Но боль в груди не проходила, начала перемещаться куда-то выше, и опять завертелись перед глазами красные круги. И тогда неожиданно грянула песня. Сначала они звучали вместе, голос медицинской сестры в коридоре, называвшей его адрес, и песня. А потом голос сестры смолк, а песня набрала силу, хотя и доносилась будто бы сквозь пелену тумана, словно сносило ее ветром над рекой, и этот ветер шевелил, ласкал зеленую траву, и желтые одуванчики, и упругие листья подорожника.
Десь тут була подоляночка, Десь тут була молодесенька: Тут вона впала, до землі припала…И что-то щемящее, обожженное слезами задрожало в груди. Никогда прежде он не ощущал ничего подобного и не помнил этой детской песенки, он всего неделю и ходил-то в детский сад, мать почему-то забрала его оттуда. А ему там очень нравилось, в бывшей поповской хате, за которой раскинулся большой-пребольшой сад с широкой поляной посредине. Из соседнего двора через нарочно проломанный плетень в сад перекатываются желтые пушистые комочки, а из-за плетня раздастся зовущее встревоженное квохтанье наседки. И кот теперь вспомнились поляна и тетя в белом халате, добрая-предобрая, она утром в первый же день наложила ему полную миску пшенной молочной каши, стоит посредине, а вокруг нее, взявшись за руки, ходят дети, только его почему-то не берут в свой круг.
Тут вона впала, до землі припала…А ему так хочется к ним, в веселый хоровод. И в эту минуту зеленая трава, и желтые цветы одуванчиков, и желтые цыплята на траве полетели в одну сторону, а он — в другую.
…Ирина шла, словно на Голгофу. Дорога по-над прудом, тропинка, ведущая вверх, ступеньки… Даже мелькнула мысль вернуться. А потом подумала, что эту дорогу должна пройти. Сейчас она скажет Василию все. Восемь кирпичных ступеней к дому, шестнадцать — на второй этаж. Заходилось, обмирало сердце, билось по-шальному, она чувствовала муку и что-то очень похожее на восторг, восхищение собой, хотя и не замечала этого. Страх и боль осознавала ясно.
Нажала на белую кнопку. Звонок ударил, словно в набат.
Василий открыл дверь. Его глаза были полны тревоги, голову держал непривычно прямо, в первую минуту порывался что-то сказать, потом прикрыл дверь и пошел следом за ней в столовую. Она не знала, как истолковать тревогу в его глазах, сердце сжималось от предчувствия беды. Он снова посмотрел на нее, лицо ее побледнело еще больше, а губы задрожали.
— Ты уже знаешь? — спросил он. — Мне тоже только что позвонили… Возьми себя в руки. Все мы смертны… Понимаю… Работали вместе… Каждый день виделись… Страшно…
Холодный и острый, как осколок льда, комок подступил к горлу, а потом медленно покатился вниз. Это падало сердце. На его месте образовалась пустота. У Ирины подкосились ноги, и она рухнула в кресло. Прохрипели часы, облезлая кукушка выглянула в окошко-дупло и повисла вниз головой. Тищенко не втолкнул ее обратно.
— Ты знаешь, мне тоже его жалко… Мы все будто виноваты перед ним. Трудный был человек… Но… так у него сложилась жизнь. С семи лет без матери. Детский дом…. Шахта. Пять раз резали ногу…
Слова с трудом пробивались к ее сознанию. Она начинала понимать, что несчастье случилось с кем-то другим, не с Иршей. Да и что с ним могло случиться, если расстались с Сергеем полтора часа назад? Умер Рубан. Жестокая радость жаром обдала сердце. И уже потом его сжала боль. Не могла представить Рубана мертвым. Слышала его смех, скрип протеза, видела тяжелое лицо, смешной длинный нос, крупные руки, медленно вставлявшие в мундштук сигарету. «Начальничек, правда, Ирина баба на все сто?» Это еще позавчера. Может, знал обо всем. Ей опять стало страшно. Казалось, что между смертью Рубана и тем, что она собиралась открыть мужу, существует какая-то тайная связь, будто бы Рубан своей смертью хотел предостеречь ее в последнюю минуту, отодвинуть развязку. И еще раз подумала о Сергее: как воспримет он эту весть? Неужели обрадуется? Рубан ведь его поедом ел. Нет, Сергей не такой.
Напряжение и боль вылились слезами. Она плакала о Рубане и немного о себе, но о себе самую малость, это были слезы жалости и горького покаяния перед чем-то утраченным навсегда.
Смерть Рубана прибавила Ирше немало хлопот и печальных тревог. Да еще таких, о которых и не подозревал прежде: Его назначили председателем похоронной комиссии. А поскольку у Рубана не было никаких родственников, пришлось все взвалить на себя. Кто знает, что бы он делал, если бы не Клава. Со скорбной сосредоточенностью и собранностью, которые свойственны только женщинам, кружилась она по черному кругу, подсказывала, какую куда подать бумагу, какое сказать слово. Глаза ее были сухими, но выдавали, как горестно переживала она эту утрату. Клава, казалось, знала за собой какую-то вину, хотела искупить ее, хотя и старалась скрыть это. Ирша не мог понять, с какой стати все чувствуют свою вину перед Рубаном, — ведь не они, а он усложнял им жизнь. О, сколько неприятностей причинил ему Рубан! Сергей по его милости постоянно ходил как по лезвию ножа, каждую минуту ждал нападения и был настороже. Даже своей смертью он задал им хлопот!
Сначала поехали в морг, это был маленький старый дом на задворках областной больницы, они вошли в коридор, но открыть дверь Ирша не решился. Ему казалось — стоит открыть, как он тут же увидит мертвого Рубана. Клава постучала в ближнюю к ним дверь, их было две, и оттуда вышел паталогоанатом, а с ним маленький полноватый доктор с бородавкой под носом.
— Родственники? Сотрудники? — Услышав, что сотрудники, доктор приободрился. — Инфаркт. Справку я уже выписал. Там есть и определение… — Он говорил еще о чем-то — о легких, о мозге, но ни Ирша, ни Клава не слушали его. Клава пошепталась с пожилой женщиной в застиранном халате, достала из сумочки деньги.
— Она все сделает как нужно, — пояснила Ирше. — А мы поедем в похоронное бюро. Одежду привезет Ирина, я ей сейчас позвоню. Нужно только купить новые тапочки и четыре метра тюля.
В пристройке за главным корпусом института на первом этаже освободили и соответственно оформили большую комнату. Но неприятности продолжались, и самая большая пришлась напоследок: когда уже нужно было перевозить тело из морга в институт, не оказалось ни машины, ни гроба. Ирша нервно вышагивал по аллее: в институте и на кладбище все было рассчитано по часам и минутам, а теперь грозило пойти насмарку, кто потом будет доискиваться, чья вина: не сумели организовать, вот и весь сказ. Звонили по телефону в похоронное бюро, там высказали предположение, что, возможно, перепутали адрес и автобус с гробом поехал к моргу городской больницы. Клава поймала около ворот такси, помчалась туда. А Сергей уже не мог ни о чем думать, сидел возле входа на лавочке, голова раскалывалась.