Верность
Шрифт:
– Пусть объяснит, почему он не хочет отвечать! – вспылил комиссар. Полговской, заметив это, несмело улыбнулся:
– Я просто не помню, Бронислав Казимирович.
– Помните, но не хотите сказать!
– Бронислав Казимирович! Подследственный должен давать показания в спокойной обстановке, без всякого принуждения. Даже словесного.
Наступила пауза. «У меня бы он заговорил», – подумал Павловский.
– Кого и когда вы поставили в известность о намерениях генералов? – спросил штурман.
Полговской молчал.
– Отвечайте же! – опять не выдержал комиссар. – Поставили или нет об этом в известность командира?
– Нет, не поставил.
– Кочегара Ходулина поставили, а командира нет. Почему?
Полговской пропустил фамилию Ходулин мимо ушей.
– Я не придал этому значения. Мало ли что говорят, даже генералы.
– А ведь вы сказали, что экипаж корабля, на котором служили, готов отразить нападение белогвардейцев? – спросил штурман.
Наступила пауза. Нифонтов прервал её:
– Считаю этот вопрос бесполезным. Подследственный присутствовал, когда командир объявил экипажу о готовящемся нападении, и даже стоял на вахте во время попытки группы Хрептовича пристать к нашему борту. Значит, знал.
– Да, я об этом знал. Но потом совсем забыл. Считал, что дальше разговоров дело не пойдет. Потому и не доложил командиру, – оправдывался Полговской.
Нифонтов удовлетворенно кивнул головой:
– Яков Евграфович, занесите в протокол ответ подследственного.
– От кого и для какой цели вы получили два пистолета с большим запасом патронов, обнаруженные в тайнике в вашей каюте? – спросил комиссар.
– Я их не получал и ничего о них не знаю. Это, наверное, пистолеты того, кто до меня жил здесь.
– Зачем же он их оставил?
– Наверное, не успел захватить. А может быть, и до него они были кем-нибудь там спрятаны.
– Навряд ли, – вмешался штурман, – посмотрите, на каждой коробке патронов клеймо с датой их изготовления, поставлено на фабрике в Льеже: август 1921 года. Значит, в Шанхай они могли быть доставлены не ранее сентября, когда вами уже была занята эта каюта. Как вы это объясните?
Полговской молчал.
– Отвечайте же, ваши это пистолеты? – настаивал комиссар.
– Я уже сказал, что ничего о них не знаю, – упорствовал Полговской. Лицо его покрылось красными пятнами.
Григорьев скрипел пером с едва заметной улыбкой. «Зарезал его штурман, – думал он, – теперь не вывернется». Нифонтов укоризненно смотрел на Полговского.
– Откуда у вас чековая книжка? Какая сумма у вас в банке? – спросил комиссар.
– Эти деньги – мой доход от медицинской практики на берегу. Часть из них принадлежит моему компаньону доктору Михайличенко.
– Какая всё-таки сумма у вас в банке? – повторил комиссар.
– На этот вопрос подследственный может не отвечать, он к делу не относится, – вмешался председатель.
– Нет, относится, – возразил комиссар.
– Успокойтесь, Бронислав Казимирович. Какое значение для следствия имеет эта сумма? Сто или двести долларов, не всё ли равно?
– В банке у меня двести тридцать долларов, если вас это так интересует, – солгал Полговской.
– Кого вы успели привлечь в сообщники? – спросил комиссар.
– Я вашего вопроса не понимаю, – отвечал Полговской с притворным удивлением.
– Не понимаете? А Ходулина вербовали?
– Кочегару Ходулину я оказывал только медицинскую помощь. Это вам отлично известно.
– И денег ему не предлагали?
– Нет, не предлагал.
– Николай Петрович, нужно устроить очную ставку! – предложил Павловский.
– Это, Бронислав Казимирович, как решит комиссия после допроса Ходулина и других свидетелей. А сейчас прошу задавать вопросы подследственному… Вопросов больше нет? Тогда на сегодня закончим. Михаил Иванович, распорядитесь, чтобы арестованного отвели в каюту.
Комиссия заседала три дня. Было допрошено больше десяти свидетелей, но, кроме Ходулина, никто из них ничего серьезно компрометирующего Полговского не показал. Очной ставки Ходулина с Полговским комиссия решила не делать, считая её бесполезной. Протоколы допросов были подписаны без споров. Но когда стали писать заключение, мнения разделились.
Нифонтов считал, что доказано только присутствие Полговского на совещании семеновских генералов, но не его участие в нем. И тот факт, что об этом совещании он не донёс командиру корабля. Ходулину, по мнению Нифонтова, следовало дать отвод: весьма вероятно, что он дает ложные показания, стараясь оправдать свое провокационное выступление в кубрике.
Комиссар и штурман держались другого мнения: они считали бесспорно доказанной изменническую деятельность Полговского. Вербовку сообщников они считали весьма вероятной, но штурман не признавал её доказанной показаниями одного Ходулина и тоже готов был дать ему отвод. К ним в конце концов примкнул ревизор. В результате заключение комиссии было составлено с особым мнением председателя. Завершая полемику с комиссаром, Нифонтов сказал:
– Я не понимаю вашей позиции, Бронислав Казимирович. Почему вы так доверяете тому, что говорит Ходулин? Преступление Полговского доказано его собственными показаниями, а Ходулин в недавнем прошлом сам был на пороге суда.
– А вы почему-то всё время стараетесь выгородить Полговского, Николай Петрович. Я тоже не понимаю, зачем это вам нужно?
– После того, что выяснилось на следствии, выгородить его невозможно. Но я обязан обеспечить беспристрастный разбор дела. А вы пристрастны и готовы на всё, лишь бы найти соучастников.
– Так они же среди нас.
– Кто они, Бронислав Казимирович? Поймите простую вещь: если Полговской кого и вербовал, этот человек сам не признается. Поздно! А на Полговского нажмете – он, спасая себя, может оговорить и ни в чем не повинных. Следствие – очень тонкая штука! Тут сплеча рубить нельзя.