Верность
Шрифт:
– Михаил Иванович, – приказал командир штурману, – узнайте, в чём дело.
Штурман вместе с вестовым Хио Деном, а по-русски попросту Митей, вышел к трапу. Митя сейчас же вступил в громкую перебранку с двумя полевыми жандармами.
– Ну что, Митя? Чего они от нас хотят?
– Его говоли, луска матроса китайска солдата цян[40] ломайло.
– Ничего не понимаю. Какое ружье?
Митя опять повторил то же самое и добавил просьбу жандармов поехать с ними на место происшествия. Штурман доложил командиру.
– Поезжайте, Михаил Иванович, но в парадной тужурке и при холодном оружии. Возьмите с собой Митю, фельдфебеля и двух матросов. Кто у нас на берегу, Николай Петрович?
– Никого нет, Александр Иванович. Увольнения не было.
– Это, наверное, Ходулин, – вмешался нахмурившийся комиссар, – я его отпустил на «Эривань», а оттуда он, вероятно, съехал на берег.
Командир укоризненно покачал головой.
– Ясно. Ну, скорее, Михаил Иванович, собирайтесь и поезжайте. Узнайте, что он там натворил, а главное, его самого немедленно доставьте сюда. А то может создаться нежелательный прецедент: китайцы его задержат да ещё захотят судить. Этого, нельзя допустить из соображений нашего престижа. Да! Как только его сюда отправите, извинитесь там перед кем следует.
Штурман нашел Ходулина лежащим на земляном полу караулки у входа в штаб китайского пехотного полка, без фуражки, в испачканном костюме. Сидевшие на нарах солдаты вскочили и с любопытством ждали, что будет делать явившийся для расправы иностранный офицер. На лицах пришедших с ним полевых жандармов почтительное ожидание. Штурман оглянулся и скомандовал: «Взять его! На корабль и в карцер!»
Дойников и Шейнин схватили Ходулина за шиворот, кое-как поставили на ноги и, взяв под руки, повели. Шествие замыкал фельдфебель.
Китайские солдаты, обменявшись возгласом «хао!», удовлетворенно переглянулись. В этот момент в помещение вошел китайский офицер с маузером и саблей в начищенных стальных ножнах. «Видимо, дежурный по части», – сообразил штурман. Взяв под козырек, он что-то сказал Беловескому. Митя перевел:
– Китайска болсой капитан хоти говоли. Надо ходи.
– Хорошо, Митя, пойдем к полковнику, раз он желает со мной говорить, – улыбнулся штурман.
Полковник долго не выходил в приемную – менял традиционный черный халат на серый военный китель, у которого оказались не пришитыми поперечные погончики. Всё это штурман видел через давно не стиранную ситцевую занавеску и убогое, покрытое пылью трюмо. Наконец всё было готово, и, отпустив денщика, полковник вышел. Он оказался пожилым бритоголовым офицером с рыжими колючими усиками. Рот с жесткой складкой, на узком лбу глубокие морщины. На лице приветливая и несколько заискивающая улыбка. Объяснялся он со штурманом при помощи Мити многословно, долго и упорно. Видимо, так и не понял, что за страна Дальневосточная республика. Просил впредь не нападать на часовых, которые обязаны в таких случаях применять оружие. Просил передать Ходулина на китайскую гауптвахту: часового будет завтра судить военный суд, и Ходулин должен быть на суде в качестве свидетеля. Судить русского матроса китайский суд не будет, уверял полковник. Пусть его накажет русский командир.
Штурман принес извинения, заверил, что матрос будет строго наказан, и встал, заявив, что обо всём сейчас же доложит командиру русского корабля. Но на этом дело не кончилось. На лице Мити появилась сначала озабоченность, а потом испуг.
– В чём дело, Митя? Чего он ещё хочет?
Митя долго объяснял. Русских слов ему не хватало, он волновался и мешал их с китайскими. Наконец штурман понял: полковник намерен задержать Митю заложником до тех пор, пока на гауптвахту не приведут Ходулина.
– Ладно, Митя, сиди здесь, пока я съезжу к командиру. Он тебя выручит, – сказал штурман и, откозыряв полковнику, вышел.
Нахмурившись, Клюсс слушал Беловеского.
– Значит, Митю задержали? Плохо. Передавать им Ходулина я не собираюсь. Ни судить его, ни наказывать они не имеют права. И на их суд «свидетелем» я его не пошлю. А вот с Митей плохо получилось. С ним они могут поступить по своим законам. Ведь он китаец!.. Из всего, что мне стало известно, неясно одно: действительно ли Ходулин напал на китайского часового и что его на это толкнуло?
– Я так понял Митю, Александр Иванович, но вы сами знаете, как он говорит по-русски.
Вошел комиссар. Командир поднял на него мрачный взгляд:
– Ну как ваш Ходулин, Бронислав Казимирович?
– Посадил в канатный ящик. В карцере с Макеевым сидеть не пожелал.
– Пьян?
– Да нет. Пожалуй, уже протрезвился.
– Как он объясняет происшествие с китайским часовым?
– Несерьезно, Александр Иванович. Он говорит, что подошел к солдату и поздравил его с праздником. А тот в ответ ударил его штыком. Но, поскольку Ходулин русский матрос, штык сломался. Больше, говорит, ничего не помнит.
Штурман едва сдерживал смех, но Клюсс был серьезен.
– Видимо, дело обстоит не совсем так, Бронислав Казимирович. Китайский солдат нерешительно угрожал оружием, действовать им боялся и не собирался. А Ходулин, наоборот, действовал быстро и решительно. Оружие вырвал и, говорят, поломал. А это уже не шутка. Вы понимаете, чем это пахнет?
Комиссар и штурман молчали.
– Ходулин будет наказан нашей властью, в дисциплинарном порядке. Он это знает, но забывает о главном. По нашим старым законам, например, часового посадили бы на несколько лет в тюрьму. Думаю, что и у них законы не мягче. А с ни в чем не повинным Митей они могут расправиться беззаконно и жестоко. Главный виновник этой глупой трагедии и в ус не дует. Правильно сделали, что посадили его в канатный ящик. Пусть сидит там до утра, а завтра я с ним поговорю. Можете идти, Михаил Иванович.
За вечерним чаем все были поражены неожиданным сюрпризом: поднос с чайной посудой внес в кают-компанию одетый в белоснежную куртку… Митя! Отвечая на вопросы, он наконец объяснил, что вернулся на корабль вслед за штурманом. На его возвращение никто не обратил внимания, кроме ресторатора, который сейчас же послал его мыть посуду. Ушел он от китайского полковника очень просто. Через минуту после того, как штурман откозырял и вышел, к дому подкатил на автомобиле важный генерал. Полковник бросился его встречать, совершенно забыв о заложнике. А Митя тихонько ускользнул черным ходом сначала во двор, а затем через открытую простодушным денщиком калитку на улицу. Вовремя сообразив, что прямой путь на пристань самый опасный, он пошел через судостроительный завод и вместе с толпой окончивших дневную смену прошел в ворота арсенала. А затем по окраинам Наньдао добрался до пристани.
Вечерний чай со свежими булками пили шумно и весело. Только комиссар отсиживался в каюте да штурман был молчалив и мрачен. Он думал о китайском солдате, который, наверно, уже избит фельдфебелем и сидит в карцере. Вот уж действительно в чужом пиру похмелье!
74
Среди мирт и акаций на рю д'Обсерватуар стоял двухэтажный дом. Половину его занимала квартира генеральши Зайцевой. Сам генерал был здесь только раз. Он ещё работал в Харбине, вербуя добровольцев для банд генерала Пепеляева и Ракитина, готовивших диверсию на Охотском побережье.