Верность
Шрифт:
Генеральша Зайцева, очень подвижная дама с грубым контральто и изысканными манерами, принимала гостей. В ожидании ужина в гостиной сидели генерал-лейтенант Тирбах с приехавшим из Вузунга братом, семеновские генералы Сыробоярский и Савельев, полковники Рафалович и Евецкий, Нахабов, Хрептович, корнет Рипас и ещё несколько офицеров. Прекрасный пол был представлен только Зайцевой, постоянно хлопотавшей по хозяйству, и Волконской-Таубе. Все были в штатских костюмах, у большинства плохо гармонировавших с молодцевато выпяченными грудями и успевшими поседеть гусарскими усами. Только Хрептович был в песочного цвета форме шанхайского волонтерского корпуса да баронесса в защитной форме Христианского союза молодых людей.
Уже успели наговориться о походах, невзгодах, вспомнить былых послушных солдат, унтер-офицеров и денщиков, поругать большевиков, разрушивших уютное генеральское житье при – да будет ему земля пухом – покойном императоре Николае Александровиче… Шла оживленная беседа об «Адмирале Завойко» и его несговорчивом командире. Ожидался приезд в Шанхай атамана Семенова, которому очень кстати была бы собственная паровая яхта. Ждали Гедройца. Он прямо из врачебного кабинета должен был привезти Полговского. А пока генералы с интересом слушали баронессу.
– Это крепкий орешек, ваши превосходительства, и разгрызть нам его пока не удалось, – поучала Таубе. – Клюсс переставил свой корабль в китайские воды и намерен в случае нападения действовать оружием без колебаний и каких-либо ограничений. Оружия достаточно: винтовки, револьверы, гранаты, пар, кипяток из шлангов, наконец, даже маленькая пушка. Если нападение не будет внезапным и его не поддержат изнутри – неизбежен провал. Так что ваше намерение силой захватить корабль и отплыть на нём за атаманом в Дайрен – несбыточная мечта. Остается одно: серьезно заняться его экипажем. В этом направлении кое-что уже сделано. Сейчас вы увидите одного из наших единомышленников – судового врача большевистского корабля. Да вот и он, легок на помине! – воскликнула она, вставая навстречу Гедройцу и Полговскому.
Началась процедура представлений. Гедройц сиял. Полговской был смущен, неловко шаркал ногой, жал руки и оглядывал гостей близорукими глазами. Его подавляли чины и громкие имена. Вспомнилось их мрачное прошлое, о котором он был наслышан ещё во Владивостоке. «Дело принимает серьезный оборот, – думал он. – Эти шутить не будут. И как это я так безнадежно запутался в сетях таких крупных авантюристов? Но выхода нет. Порвать с ними сейчас уже невозможно».
Через два часа, после совещания и сытного ужина, за которым Полговской пил мало, он покинул гостеприимный дом Зайцевой и отправился на корабль. В карманах его были рассованы два новеньких браунинга и несколько коробок патронов к ним, а в бумажнике еле уместились пятьсот долларов хрустящими банкнотами. Их ему вручила баронесса «на расходы, в которых вы можете никому не отдавать отчета». Но он понимал: для того чтобы удрать – этих денег мало. Для вербовки же новых заговорщиков на борту пока достаточно. Ловко она определила сумму «субсидии»!
Вслед за Полговским от Зайцевой вышел корнет Рипас. У него было прекрасное настроение. Наконец он на секретной службе в сыскной полиции. Был на секретном совещании, имеет интересный материал для своего патрона. В случае, если за бесконечными разговорами последуют действия, полиция будет готова их пресечь, а он получит денежную премию в дополнение к скромному, но гарантированному окладу. Но будут ли действия вообще?.. Вдруг его осенила мысль: нужно продать эту тайну. Продать немедленно и возможно дороже. Баронесса говорит, что Клюсс сейчас не при деньгах… Э, да вот кто даст деньги! Редактор «Шанхайской жизни»! Немного, но даст. Кстати, он уже знаком с господином Семешко. Надо немедленно туда заехать: там все сейчас в сборе, готовят завтрашний номер.
Рипас не ошибся. Информацию охотно приняли и за неё заплатили. Обещали держать в секрете её источник. Дали всего пятьдесят долларов, но и это деньги! Обещали и впредь платить, если материал будет свежий и сенсационный.
75
Судьба китайского пехотинца беспокоила и Клюсса и Павловского. Посоветовавшись, они решили, что надо постараться оградить его от жестокого наказания. Но дело едва не испортила «Шанхай Дейли ньюс». Она поместила заметку о том, что русский кочегар поздравил китайского часового с рождественским праздником, поломал его оружие и прогнал с поста. Заметка кончалась с чисто английским юмором: «Командир русской канонерки лейтенант-командер Клюсс и начальник обороны Шанхая генерал Хо Фенг-лин совместно знакомятся с этим происшествием». Смех с серьезным лицом…
Генерал Хо не понял насмешки английской газеты и принял Клюсса очень любезно. Ему импонировало, что извинения принесены лично командиром иностранного корабля. Ни английский, ни американский, никакой другой командир к нему бы не явился. В крайнем случае прислал бы младшего офицера с письмом. Он с удовлетворением принял извинения и обещал не наказывать строго незадачливого часового. При прощании одарил Клюсса двумя коробками китайских конфет.
Часовой получил двадцать палок и год заключения в крепости. Ходулину Клюсс назначил три месяца карцера, возместил стоимость штыка – три доллара двадцать центов. На этом инцидент был исчерпан.
Вернувшись на корабль, Клюсс рассказал Павловскому о своем визите к генералу Хо.
– Нужно разъяснить команде, как жестоко пострадал китайский пехотинец. Пострадал исключительно по вине нашего товарища, самовольно съехавшего на берег в нетрезвом виде. Пусть все почувствуют моральную ответственность за это.
Павловский ушел в подавленном настроении: «Вот так надежный товарищ! На словах интернациональная солидарность, а на деле…» Ходулин уже сидел в карцере, а комиссар всё не мог успокоиться. Неугомонная совесть всё твердила ему: ты виноват, ты! Ошибся, не предусмотрел, выпустил из-под наблюдения…
Через несколько дней у Ходулина поднялась температура и его пришлось положить в лазарет. Полговской определил инфлюэнцу и старался подольше продержать Ходулина в постели. Но через два дня комиссар с мрачным видом сам смерил Ходулину температуру и отправил его назад в карцер. Полговской возразить не посмел, но такого пренебрежения к его медицинскому авторитету не мог простить и заговорил с Ходулиным:
– Я давно заметил, что комиссар и командир – грубые, безжалостные люди. Что для них здоровье провинившегося кочегара? И где это видано – три месяца карцера? При старом режиме и то сажали лишь на пятнадцать суток.
Ходулин отмалчивался.
А в каюте командира в это время сидел старший офицер. Клюсс только что дал ему в счет жалованья 25 долларов.
– Сейчас больше не могу, Николай Петрович. Денег нам пока не перевели, мы в долгу, как в шелку.
– А если нам вообще… самое… не переведут денег?
– Переведут обязательно, имейте терпение.
– Я ещё хотел вас спросить, Александр Иванович: с Ходулиным что вы намерены делать?
Клюсс удивленно поднял брови, а Нифонтов продолжал: