Вернуться в Антарктиду

Жарова Нат

Рене агитировал меня, как будто загадочное «представительство» было его личным предприятием, но я уже знал, что соглашусь. Я искал Дри Атонг, и, судя по косвенным данным, кинжал пропал в Макао примерно в 1773-1774 годах. Многое говорило за то, что он отплыл на одном из португальских кораблей в сторону Капштадта, нынешнего Кейптауна. Мадагаскар лежал на пути в Капшдатд, и появление передо мной Рене было как прямое указание, куда мне стоит направиться.

Через несколько дней я вылетел из Макао в Антананариву и, сделав пересадку на внутренний рейс, прибыл в Маруанцентру, где располагалось «представительство».

Вид городка меня разочаровал.

Прежде мне никогда не доводилось бывать на севере острова, но с некоторых пор я предчувствовал, что рано или поздно звезды приведут меня сюда.

Маруанцентра находилась а глубине бухты на высоком берегу, аккурат в том самом месте, где в 18 веке авантюрист Морис Беневский разбил свой город Луисвилль. От его укреплений ныне не осталось и следа. Местное население тоже ничего о нем не знало, хотя его именем была названа центральная улица городка. Последнее меня, впрочем, не удивило. Мальгаши способны перечислить имена и деяния всех своих предков, но блистательный «король Мадагаскара» не оставил потомства, потому и вспоминать о нем было некому. Только те, кому по долгу службы полагалось знать историю государства, были наслышаны о Беневском, однако не все островитяне прилежно учили историю в школе.

Городок был маленький, душный, пыльный, и по самым смелым подсчетам в нем вряд ли проживало больше двадцати тысяч жителей. В порту располагался базар, который, наверное, был на этом самом месте еще со времен морских разбойников, контролировавших прибрежные воды Антунгила в эпоху Великих географических открытий. Здесь продавали рыбу, заморские ткани, специи, экзотические овощи, предметы роскоши и антиквариат, книги, животных – да чего только тут не было! Торговцы сидели прямо на земле, разложив на картонках товар. Те, что побогаче, прятались в тени полотняных навесов. Их пестрые зонтики прикрывали кособокие стены торговых павильонов, заставших расцвет колониального французского владычества.

Посетив офис «представительства» (на самом деле к национальному парку, как мы с Рене считали вначале, эти люди отношения не имели, они собирались торговать самоцветами, но мне было все равно), я зарегистрировался в указанной мне гостинице и вышел прогуляться. Ноги привели меня на тот самый базар, о котором я поведал выше. Прохаживаясь вдоль рядов и отбиваясь от голопузой ребятни, с любопытством ходившей за вазахом, я остановился перед стариком, у ног которого стояли ящики, набитые старинным барахлом.

Мы разговорились. Мое владение имеринским диалектом впечатлило торговца, и он принялся допытываться, кто я таков:

– Моряк? Турист? Торговец? – перебирал он, а узнав, что я родом из России, восторженно хлопнул себя по тощим коленям: - Совьетик! Конечно же, как я не догадался? Только совьетикистоль бережно и внимательно относятся к нашей культуре и языку.

Поговорив со стариком еще немного, я собрался отправиться дальше, но тот задержал меня, вознамерившись непременно сделать подарок. Я отнекивался, но торговец не принимал возражений.

– Вот, это для вас, специально, - покопавшись в недрах одного из ящиков, он извлек на свет какие-то драные и грязные пергаментные страницы, плохо переплетенные между собой. – Эту сурабе (рукопись) у меня никто не купит. Прежде не покупали и дальше не купят, невозможно продать! А вам будет приятно, ведь это написано на вашем языке.

Я

взял пергамент в руки, с изумлением рассматривая русские буквы, проступающие на бурой основе. Традиционные мальгашские сурабе, рукописи народа антаймуру, не имеют названия на обложке. Их владельцы (обычно грамотными были колдуны или знахари) отличали один том от другого лишь по цвету переплета. Но здесь был иной случай. Прямо поверху вился более крупный заголовок. Большинство слов выцвело, но имя автора читалось: «писано в 1778 году Иваном Уфтюжанином, побывавшим в тайном городе Меринов на южной оконечности Земли»

Так мне в руки попала рукопись сподвижника Мориса Беневского, содержащая крупицы бесценных знаний о цели моих долгих поисков – Солнечного ножа, легендарной клиновидной Ваджре, (*) однажды спасшего мне жизнь, но исчезнувшего по воле неумолимого рока…»

(Сноска. Ваджра (удар грома или молния) - ритуальное и мифологическое оружие в индуизме, тибетском буддизме и джайнизме. Было создано божественным ремесленником Тваштаром из костей мудреца Дадхичи для Индры в его борьбе с асурами. Это мощное оружие, соединяющее в себе свойства меча, булавы и копья. Символ несокрушимого намерения адепта на пути к освобождению. Среди эзотериков считается «единственным дошедшим до наших дней оружием допотопной цивилизации»)

Глава 8. Вик. 8.1

Глава 8. Диффузия

Виктор Соловьев

8.1.

Мила температурила уже вторые сутки, и все это время Вик оставался с ней рядом. Поил с ложечки, обтирал горячий лоб прохладным полотенцем, заказывал в интернет-аптеке нужные лекарства, менял влажное белье на сухое. Высокая температура иногда спадала, но сразу и возвращалась. Мила почти не приходила в сознание, а если и открывала глаза, то вряд ли понимала, где она и что происходит. Она постоянно спала, и хорошо, если сон был мирным. Однако бывало, что девушка начинала стонать и метаться, тогда Вик бросал все дела или вставал с раскладушки, отданной во временное пользование все той же доброй старушкой-соседкой, и старался ее успокоить.

Вик понимал, что потрясение оказалось для бедняжки невыносимым, а ушиб головного мозга усугубил картину. Мила сгорала как спичка, находясь на грани жизни и смерти, а он не знал, как ее спасти.

Он недооценил ее травмы, поскольку у нее не было ярко выраженных симптомов вроде рвоты и потери сознания после ДТП. Авария нанесла ей, скорей, психический урон, чем физический, но и к этому стоило отнестись серьезно. Ошибкой было сразу после первого шока подвергнуть ее второму, но Вик, взвесив за и против, рискнул. Правда об истинном положении была Миле необходима, и он подумал, что скрывать ее – гораздо большее преступление, он и так слишком долго тянул.

Вот только Мила, узнав о собственной смерти, сломалась. Перепрыгнув стадии отрицания, гнева и торга, она сразу впала в депрессию, поверив, но не приняв. В ее тяжелом состоянии нечего было и думать, чтобы грузить ее и дальше душеспасительными беседами. Оставалось лишь ждать, когда кризис минует.

– Вези ее ко мне, - твердила Патрисия по несколько раз в день, взяв моду названивать в самое неподходящее время, - ты думаешь, что делаешь для нее лучше? Нет, Аш, ты делаешь только хуже. Ты себя загоняешь в могилу вместе с ней. Вам нельзя оставаться в Уфе ни часом дольше!