Вернуться в Антарктиду
Шрифт:
– …Из-за неправильно работающего артефакта, оставшегося в антарктическом хранилище, мир меняется, и ты больше ему не принадлежишь. Ты ускользаешь. Твоя память тебя подводит. Верней, ты помнишь немного не то, что стало. Например, номер телефона, - Вик показал на смартфон, лежащий между ними, - он, возможно, изменился на одну цифру или две, но ты их не подберешь. Как и почтовый адрес.
– Меня и правда больше нет? – прошептала Милка в священном ужасе. – Но так же не бывает!
– На свете, наверное, есть всего несколько человек, которые понимают, как это происходит. Почему одни люди
– Почему?
– Потому что процесс изменений ускоряется, и несчастные случаи, которые начали с тобой происходить, будут нарастать. Новый мир считает тебя несуществующей. В прошлом, которое создалось заново, тебя постигло несчастье, и в будущем, которое рано или поздно наступит, тебя как бы нет. Поэтому мироздание будет упорно стремиться ликвидировать возникшую помеху. А с ней заодно и всех, кто окажется рядом.
Милка уставилась в экран компьютера, но видела не текст, а мертвую оскаленную голову вчерашнего бандита.
– Помеха – это я? Я ходячая бомба?
– Мне очень жаль, Мила, но некоторые именно так и думают.
– И… как долго это будет продолжаться?
– Пока цель не будет достигнута. Или пока мы не найдем артефакт Загоскина и не поможем таким, как ты, вписаться в новый мир.
– Выходит, я не одна такая… лишняя?
Соловьев подтвердил и заверил ее, что приложит все силы, чтобы помочь ей. Потому что судьба Милы лично для него не безразлична.
Казалось бы, в этом спиче заключался намек и надежда на то, что мечты сбываются, он должен был вознести Милку на вершину блаженства, но девушка осталась равнодушна. Голос Соловьева долетал до нее сквозь усиливающийся звон в ушах.
«Смертельная буря, комкающая ткань нашей реальности», - думала она с вялым недоумением, - звучит поэтично, но при этом жутковато».
Мила моргнула. Она вспомнила, что перед ней находится компьютер, и ткнула мышкой в очередную ссылку. Потом закрыла ее и открыла следующую. Нашла фотографии с кладбища, с похорон. Содержание подписей под ними никак не укладывалось в голове. Она перечитывала несколько раз, смаргивая слезы.
Что-то слишком много она стала плакать в последние сутки…
Вик отошел и принялся шуровать кочергой в топке, разбивая прогоревшие головешки. Мила оглянулась на него и почувствовала себя бесконечно одинокой. И это было совсем не то одиночество, когда рядом нет никого, кто бы разделил с ней тяжкую ношу. Это было одиночество человека, который вдруг обнаружил, что его больше не существует. Совсем. Он – мираж. Иллюзия. Обманка…
За ее спиной не было прошлого, а значит, и будущего не будет. Она подвешена в пустоте – без намека на опору, без перспектив... Кто угодно может делать с ней все, что захочет, и этому невозможно помешать! Если она сейчас умрет от разрыва сердца, все решат, что так и надо. Что это правильно. Потому что иначе она утянет на тот свет за собой еще множество народу...
«Если
Вик отбросил кочергу и приблизился к ней, протянул руку, на которую Мила посмотрела без всякого выражения. Тогда, качнув головой, он принудил ее встать и выйти из-за стола. И когда Милка вышла, то обнял ее, прижимая к себе тесно-тесно. Поступил так, как у кафе, когда она бежала от призрачной угрозы.
А призраком-то являлась она сама! Мила рассмеялась. Хотела рассмеяться над тем, какая глупая была, но горло издало лишь странный сип.
– Я не позволю этому случиться, слышишь? – шепнул Соловьев. – Я обязательно найду способ, и все снова будет хорошо.
Он и вчера так говорил: «Все хорошо». Но стало все плохо!
Однако Вик, погладив ее по распущенным с ночи волосам, по плечам, взял ее лицо в свои руки и, чуть склонив голову, поцеловал. В губы. Нежно. Не с чувством жалости, а как-то иначе… сладко и обещающе. Поцеловал, вливая в нее собственную силу, и это всколыхнуло что-то в ее груди.
Мила всхлипнула. Вик к ней неравнодушен, а она убьет его за это! Как же так? Что делать?! Оттолкнуть его, прогнать она не могла. Вместо разумной предосторожности, вместо того, чтобы бежать от него сломя голову, она обхватила его руками, сомкнув их за его спиной, и вжалась телом в его грудь.
Это был как пир во время чумы. Как первое и последнее объяснение. «Еще мгновение, еще, - твердила она себе мысленно, - еще секунда – и прочь! Далеко. Навсегда. Чтобы не подвергать его риску. Он не заслужил! Я смогу».
Но она не смогла.
Да и Вик не собирался ее отпускать. Едва она оторвалась от него, он поцеловал ее снова. И это тоже было по-настоящему. Даже более, чем в первый раз.
– Мила, тебе дали шанс, - сказал он, когда Мила остановилась, чтобы глотнуть воздуха. – Это ценный подарок, пусть даже за него и придется побороться. Ты же боец. Ты не сдашься!
– Я не сдамся… - повторила Мила.
Но эти слова были лишь эхом. Она не знала, что ей делать. Не знала, как это – не сдаваться. И не знала, зачем он ее целовал. Ее – смертницу? Почему?! Утешал или?..
Внутри у нее сделалось пусто-пусто, звонко-звонко. Она растерла руками щеки, чуть морщась, когда задела припухший синяк. В ушах напряженно дребезжало, но, может быть, если омыть лицо водой, а не возить по коже на сухую, то и это пройдет? Вода смывает все – от грехов до слабости, а Миле сейчас требовалась ясность мысли, чтобы во всем разобраться.
– Можно, я умоюсь? – робко шепнула она.
Вик разжал руки.
Мила повернулась и заспешила к умывальнику, но, видимо, сделала все слишком резко. Голова ее закружилась, а противный звон в ушах усилился. Она взмахнула руками, но обрести равновесия не сумела.
Вик поймал ее, когда она начала падать. Задетый ею стул опрокинулся с грохотом, но Милка уже не слышала этого. Она потеряла сознание, хотя никогда прежде в своей жизни не падала в обморок.
Но то была старая жизнь,а в этой, новой, все происходило совсем не так, как она привыкла, иначе…