Вершина Столетова
Шрифт:
— Как там у вас? — крикнула со своего участка Варвара, и в голосе ее звучала радость. Может, и крикнула она только для того, чтобы как-то излить эту радость.
— Хорошо, тетя Варя! — таким же радостным, срывающимся от волнения голосом ответила Шура. — Идет!
— А у вас? — кричал кто-то на соседнем участке.
И высокий счастливый голос отвечал:
— Хорошо!
Шура засучила повыше рукава кофточки. Работала она горячо, старательно, но неумело. Вот в одном месте полосы осталась небольшая посушка. Видимо, там возвышение и вода никак не хочет заходить на него, ибо воду, как говорят поливальщики, не обманешь. Шура старается во что
— Оглянись, Шура! — кричит ей Ольга со своей полосы. — Плюнь ты на этот бугорок — он и сам напитается!
Шура оглядывается, энергично, старательно подкапывает нарушенный валик, но опять же делает это так усердно, так увлеченно, что забывает вовремя перекрыть выводную борозду и направить воду в новую поливную полосу. Ольге приходится смотреть и за своей полосой, и за работой Шуры. Это очень трудно: Ольга и сама не ахти какой опытный поливальщик.
На поле становилось все шумнее. То в одном, то в другом конце его слышалось предостерегающее: «Ставь перемычку!», «Берегись, обойдет!». Басовитый мужской голос досадливо вопрошал: «Да где ж он, будь неладен, этот щиток?» Грудной девичий что-то со смехом отвечал, а в этот разговор уже ввязывался кто-то третий… Чувство артельности не покидало людей даже и при такой разобщенной работе.
Солнце поднялось в зенит, но жара теперь как-то не ощущалась. На поле ширились и ширились светлые, залитые водой и густо-черные, уже впитавшие ее полосы. От земли шла прохлада и смягчала, обезвреживала жгучую силу солнца.
Ольга воткнула лопату поперек борозды, выпрямилась, отерла мокрый лоб. И вдруг почувствовала, что и рука поднимается с трудом, и шее стало больно, и спина не на шутку ноет.
Сначала работа была в радость, в удовольствие. Ольга с Шурой пропускали воду на участок с таким же азартом и наслаждением, с каким в детстве пропружали первые весенние ручьи. Работа и веселая и увлекательная — ради нее все забываешь! И уж потом только вдруг замечаешь, что и ноги у тебя промочены, коченеть начали, и есть хочешь так, что мутит от голода.
Так же сразу пришла усталость и к Ольге. Совсем еще недавно и лопата и деревянный щиток, которыми она работала, казались такими легкими, такими послушными! Но вот, словно намокли они в воде, отяжелели, и большого труда стоит подсыпать перемычку, нагнуться, переставить щиток. И спина ноет, и в висках стучит, а ладони невыносимо горят, точно черенок у лопаты раскаленный. Хорошо бы минутку передохнуть, но вода не ждет, за ней смотри и смотри! И смотри не только за своей полосой, но еще и за Шуриной. «Наверное, и устала я так сильно вот от этого постоянного напряжения, — думает Ольга. — А может быть, просто с непривычки. Шура устала не меньше меня…»
У Шуры рассыпались волосы и лезут на глаза, мешают работать. Она отбрасывает мокрые пряди со лба, заправляет под платок, но они опять и опять вылезают оттуда.
«Хорошо, что я свои в косички заплела!»
Наконец Шура разозлилась на непослушные волосы, сняла платок и заново крепко повязала его.
Ольга перевела глаза с цветастого Шуриного платочка на пшеницу и ахнула. Вода обошла их, прорвав кромку выводной борозды у ближних к оросителю полос. Еще немного — и они с Шурой окажутся отрезанными, и тогда придется ходить по колени в грязи и затаптывать хлеб.
— Куда ты смотришь, Шурка? — прерывающимся голосом крикнула Ольга. — Разве так можно?
Шура оглянулась, вскрикнула и кинулась к месту прорыва, но, заметив, что в руках у нее ничего нет, вернулась, взяла лопату. За это время вода успела расширить прорыв и разливалась все дальше и сильнее.
Ольга наскоро перекрыла перемычкой воду у своей полосы и со щитком и лопатой кинулась на помощь Шуре.
Шура топталась на месте, не зная, что предпринять. Она кинула одну лопату земли, другую, но вода сорвала и размыла эту преграду. Шура перепрыгнула через горловину на другую сторону, опять потопталась и вдруг решительно легла поперек водяного потока.
— Окапывай! — сказала она подбежавшей Ольге. — Скорее!
Ольга замахала на нее руками: что ты? что ты? — засмеялась, — ну, разве не смешно ложиться поперек борозды! — но, видя, что вода не унимается, начинает перехлестывать через Шурины ноги, послушалась и стала забрасывать босые ступни и загорелые икры Шуры мокрой землей.
— Еще сюда немного кинь! — командовала Шура. — Сюда!
Шура лежала на боку, в позе человека, который отдыхает, подперев рукой голову. Вода пыталась пробить себе дорогу у согнутого локтя Шуры, и Ольге пришлось и туда кинуть лопату-другую.
Остановив таким необычным способом опасный поток, Ольга побежала на канал, чтобы опустить ближайший заградительный щит и временно прекратить доступ воды. Когда она вернулась, Шура стояла, стряхивая мокрую землю, и задорно, немножко плутовато улыбалась. Лицо у нее было грязное, в земле, но очень довольное.
— Это называется лечь костьми, — тоже улыбаясь, сказала Ольга. — Ну, иди, мойся, а то вдруг женихи увидят — засмеют.
— Да я ведь и не больно грязная, — Шура еще раз весело оглядела себя. — А что мокрая, так это даже очень хорошо, не жарко.
Ольга стала заделывать прорванную кромку борозды, а Шура сняла кофточку, окунула ее в ороситель и выжала. Юбку она замыла прямо на себе.
Незадачливый случай этот как бы внес некоторую разрядку, и работа после него пошла легче, веселей. До самого вечера поливали без помех и остановок. И кофточка и юбка у Шуры успели высохнуть, так что почти никаких следов не осталось.
И все же, когда поливальщики, с окончанием работы, собрались у отводного канала, случай с «окапыванием» Шуры каким-то образом стал известным. Сначала на Шуру просто смотрели этак внимательно, потом кто-то посочувствовал, кто-то усмехнулся. Впрочем, острая на язык Шура перед насмешниками в долгу не оставалась.
— А все-таки, дочка, это не дело — давать воде обходить себя, — серьезно сказал Никита Думчев, сидевший на травянистом борту канала, недалеко от Ольги.
— Так ведь, дяденька Никита, за ней разве усмотришь? — воскликнула Шура. — Ведь она вон какая капризная: то ее на малюсенький бугорок не взгонишь, то она сама куда не надо хлынет, и тогда никакого удержу ей нет.
— А как бы ты хотела? — негромко спросил Никита. — Вода — это тебе не что-нибудь, с ней надо уважительно. Воду, дочка, надо чувствовать. Хороший поливальщик, он как? Он ноги не замочит, идет посуху и ведет воду за собой. А чтобы шла она, куда ему надобно, а не куда ей хочется, у него глаз должен быть верным, без ошибки: тут загодя я перемычку поставлю, там кромку наращу, в этом месте прогоню побыстрее, а в том пущу потише. Тогда и вода будет тебе послухмянна, тогда и ложиться поперек борозды нужда не приспеет.