Versipellis
Шрифт:
— Мальчики, оторвитесь. Там группа Фреда звонит, спрашивает, нет ли новостей и нужно ли что-то делать в городе.
— Пока нет, — ответил Алекс, заваливаясь у шкафа с очередной кипой бумаг. Послышался глухой стук. Почти незаметный, почти что пропущенный мимо ушей. — Это что?
Арес окинул взглядом полки, дверцы, ящики. Совсем близко.
— Подвинься-ка, — бросил он товарищу.
Под озадаченные взгляды оборотней, альфа начал воплощение до промежуточной формы. Схватившись за шкаф обеими руками, он потянул его на себя, открывая взору щель у стены. Там, весь в пыли, согнувшись пополам, лежал файл.
— Деви! — влетел в зал Алекс. — Фред и остальные ещё не уехали? С ними можно связаться?
— Ой, точно. Я не перезвонила, — захлопотала она. — Стоят там бедные, ждут же.
— Спросите,
Следом пришел Арес, держа в руках документы. На одном из них виднелась надпись: "Малакода (Марк) помощник статс-секретаря".
В городе…
Миранда сидела за столом, смотря невидящим взглядом в экран ноутбука. До конца очередной детской книги оставалось не больше пары страниц, но она не могла придумать ни строчки. События последних дней выжали из неё всё силы и волчица, как никогда прежде, чувствовала себя старой. Но не мудрой и проницательной, без полугода, старейшиной, а просто разваливающейся, не желающей больше ничего, рухлядью. Ноги её ломило от бега по лесам, сухие пальцы колола боль при каждом движении, а голова, казалось, налилась свинцом и лишь ждала момента, чтобы оторваться от хрупкой шеи.
В дверь постучали. Сперва быстро и тихо, в затем так, будто кто-то с той стороны хотел пробить в ней дыру. Оборотень встала, опираясь на стол и, стараясь не шаркать, на манер человеческих бабушек, прошла в коридор. Как только щёлкнул последний замок в квартиру ворвались люди в форме.
— Не с места! Миранда, пятая ступень адаптации, вы арестованы! — услышала она крик.
Её повалили с ног в тот же миг. Перед глазами пронеслись лица в масках, блеск магического жезла, дверь и потолок. Её, с силой сдавливая запястья, перевернули на живот и вжали коленом в холодный пол. Грудь защемило, внутри что-то начало трескаться, заглушая все слова и мысли. Боль пронзила спину, неумолимым жаром разошлась по плоти, вызывая спазмы и судороги. Удар. Ещё один. Снова и снова. Дубинка сминала её почки. Во рту Миранда ощутила металлический вкус, до тошноты приторный, сковывающий челюсти, растекающийся по всему её нутру. Вкус собственной крови. Волчица попыталась вдохнуть, но из лёгких вырвался лишь хриплый прерывистый крик. Сверху на неё всем весом навалился человек. Её руки оказались заключены в наручники. Серебряная пыль, которой те были покрыты, тут же оставила на тонкой морщинистой коже глубокие, вздымающиеся волдырями, алые кратеры ожогов. Глаза заволокло мутной пеленой. Сознание уплывало, заставляя всё вокруг кружиться, изгибаться, нависать над старушкой. Когда новая тянущая боль пронзила её голову, оборотень закрыла глаза. Агент, поднимающий её за волосы, гаркнул, оставляя на щеках зловонные капли слюны:
— Вы проследуете с нами. Любая попытка противостоять будет расценена, как нападение на сотрудника.
Миранда ощутила, как внутри что-то оторвалось, когда её, словно истлевший окурок, впечатали лицом в лужу собственной крови, приминая подошвой. "О, милая Луна, не дай мне умереть, в последний раз не увидев семью" — взмолилась она, когда её, падающую, катящуюся вниз по лестнице, стёсывающую о грязный пол колени, поволокли из квартиры. Но она тут же пожалела о своей мольбе — ведь там, куда её повезут, могли оказаться все они. Её дети, муж. Истерзанные, искалеченные, не живые. За ней по подъезду тянулась прерывистая багровеющая череда капель. Никто не вышел на крики, никто не остановил нечеловеческую жестокость. Лишь в глазках дверей блестели полные желчи и ненасытной злобы взгляды.
Ранее в городе…
Вендиго обычно не выходил из своей каморки у шахты лифта. Но последний с завидной регулярностью ломался и тогда ему приходилось покидать своё пристанище на неопределенное время. Лучшим местом, чтобы затеряться, было метро. Несмотря на то, что амулетами его было невозможно отследить, а по бумагам он лично никого не убивал и жил в интернате социального направления третьей ступени, всё равно оборотень избегал мест, в которых был, как на ладони. В этот раз подземка его разочаровала, ведь скрыться, стать частью единой биологической массы, когда практически все люди затаились по домам, невозможно. Он вглядывался в редкие встречающиеся лица и отражал на своём ту гамму эмоций, которую сейчас испытывал
Подходя ко входу на станцию, чтобы уже направиться домой, Вендиго заметил нечто странное — совсем близко, в каких-то двадцати метрах от него зиял проход в неприглядном холме. Отойдя подальше, чтобы не привлекать внимания, он всмотрелся в, открывшуюся ему, картину: железные толстые двери были распахнуты и практически лежали на земле, а в глубине конструкции горел свет. Не было никаких сомнений — это или вход в бункер, или то, что к нему, рано или поздно, приведет. Он слышал о так называемом "Втором метро", больше в форме городской легенды. Но все факты были на лицо. Эта мысль вызвала у волка грустную улыбку: "Как мало нужно, чтобы вселить страх. И нам, и людям".
Когда до дома оставалось не больше квартала пешком, на Вендиго чуть было не налетел фургон. Он успел отшатнуться, колеса шаркнули, оставляя на асфальте черные следы протектора и вновь набрали обороты, выруливая со дворов к проспекту. Оборотень замер на миг, приходя к самому страшному осознанию — он чувствовал матерь. Её энергетический след ощущался тонкой прерывающийся струйкой силы, словно кровеносный сосуд, который вот-вот порвется от случайного воздействия. Его глаза блеснули, зрачки сузились, тело начала распирать ярость. Неумолимая ярость зверя. Не теряя больше времени, Вендиго бросился в погоню. Любой волк в городе, хочет он того, или нет, знает о том, куда доставляют неугодных. И, так как рядом не было ни изолятора, ни центра "строгой адаптации", оставалось лишь одно место.
Ранее, на юге города…
Ева не находила себе места с самого утра. Как только за Брутом закрылась дверь, она кинулась к стеллажу, чтобы найти карту. Зелёная улица находилась на западе города, а домом 15 обозначалось не крупное здание поблизости с жилыми многоэтажками. Расхаживая вперёд и назад по квартире, волчица думала о том, что ей делать — ехать ли, или же не вмешиваться в дела мужа, подавив тревожное предчувствие. Попытки отвлечься ни к чему не привели, даже махая шваброй на рабочем месте, она не могла отделаться от нарастающего беспокойства. Когда до отмеченного на листке времени оставалось несколько часов, решение было принято. "Поеду, прослежу. Если всё будет хорошо — улизну, что даже Брут не заметит".
В здании федеральной службы контроля…
Протащив бессознательную Миранду по сумрачным коридорам, агенты бросили её в камеру, заперев на ключ и активировав сеть амулетов.
— Ч-что теперь? — пробормотал стажёр, расчёсывая щеку со следами от маски. — Мы сейчас её…
— Не мели пурги, — рявкнул старший коллега. — Что она сейчас тебе скажет? Пойдем, отдохнем, через минут двадцать продолжим.
Шаги отражались эхом от стен и низких потолков. Вдалеке звучали крики и стоны, которые не могли заглушить даже металлические двери. Тут и там на бетонном полу виднелись чернеющие следы, уже не отделимые от этого места. Подвалы ФСК были не просто зоной содержания преступников, а настоящей паутиной катакомб в три подземных этажа. Если на "строгой адаптации" волки просто проводили годы в состоянии растения, в изоляторах — содержались одиночно, с возможностью за хорошее поведение и при множестве прочих условий посетить досуговый центр, то здесь их ждало настоящее мучение. Если система правосудия в вопросе "разумных существ" где-то и достигла своего пика за прошедшие семь лет, то именно в этой сотни камер.
— Мужик, ну, это ж дичь, какая-то, — вдруг выкрикнул стажёр. — Что она нам сделала? За что мы её так?
— Какой же ты, однако, тупой, — устало ответил агент. — У нас есть приказ — допросить, узнать, где её чертов сын, найти его и доставить живым.
— Она бы и так рассказала. Ты её видел? Раз у нас приказ, то можем вести себя, как твари?
Старший резко остановился, схватил парнишку за руку и процедил сквозь зубы:
— Будешь сострадать каждой псине — дальше поломойки по службе не продвинешься.