Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Девочка раздумывала.
Открылась дверь в комнату Кати, и та крикнула:
— А ну, иди сюда, уши оторву!
Девочка демонстративно вздохнула и побрела прочь.
— И это могла быть моя дочь, — сказал Александрийский. — Надо будет спросить, чья она… — Он тоже вздохнул и добавил: — Я первым туда войду.
В комнате было сыро, холодно и совсем темно — маленькое окно, расположенное низко к земле, пропускало слишком мало света. Александрийский стал шарить рукой по стене возле косяка двери в поисках выключателя. Но Лидочка сообразила, что в комнате нет электричества, — на столе стояла трехлинейка. Рядом с ней она разглядела коробку спичек.
— Погодите, — сказала она Александрийскому. — Я зажгу.
Она зажгла лампу, подкрутила фитиль. В комнате стало чуть светлее, ожили, зашевелились тени.
— Какое-то средневековье, — сказал Александрийский. — Почему не провели электричество?
— Потому, — ответила Лида, осматриваясь.
Комната была обставлена скудно. Продавленный диван был застлан серым солдатским одеялом, покосившийся платяной шкаф с открытой дверцей был печально и скучно пуст, лишь черная юбка висела на распялке. У дверей стояли высокие шнурованные башмаки.
— Лидочка, будьте любезны, загляните под диван, — сказал Александрийский. — У нее должен быть какой-нибудь чемодан или саквояж.
Под диваном было мало места для чемодана — всего сантиметров десять-пятнадцать, но Лидочка не стала спорить. Прижав щеку к полу, она заглянула под диван — там было темно, что-то зашуршало, когда Лидочка сунула руку. Лидочка отдернула руку и вскочила.
— А там мыши, не бойся, — сказала Катя, которая вошла в комнату.
— Я не боюсь, — сказала Лидочка, переводя испуганное дыхание. — Там нет чемодана.
— У нее баул был, — сказала Катя. Она уже причесалась, от этого лицо ее изменилось — стало миловиднее. Девочка, получившая рубль, снова появилась в дверях, но войти не посмела. Из-за нее выглядывал парень лет пяти. Он сопел.
— Баул был, черного цвета, старый, — повторила Катя. — Она как с ним приехала, так он у нее в шкафу и стоял. — Катя показала на открытый шкаф.
— А одежды у нее много было?
— А у кого, кроме твоих любовниц, много одежи бывает? — спросила Катя, глядя на Лидочку.
Александрийский отмахнулся от Кати и пошел вокруг комнаты, жмурясь, потому что света было мало.
— Она давно здесь поселилась? — спросил Александрийский.
Лидочка поежилась — как же Полина жила в таком мокром холоде? Впрочем, другие живут, и с детьми.
— А ей повезло, — сказала Катя. — Когда она к нам приехала, в этой комнате как раз Марфута померла, судомойка у нас была, из старых, Марфутой звали, она и померла. Вон, видишь, от нее икона осталась. И наш директор отдал комнату Полине. Конечно, на комнату другие были желающие, но он отдал. — Катя шмыгнула носом. — У нас третий день не топят — печь общая, железная, на весь флигель, а с дровами опоздание, дорогу развезло, никак не проедут. А мы мерзни. Надо тебе в Академии поговорить, Паша.
— Чего же ты раньше не сказала? — спросил Александрийский. — Ведь здесь дети.
— А я как тебя увидела, всю ночь проревела, как дура, думала, лучше бы помер — одна тень от человека осталась.
— Ладно, ты мне рассказывай про Полину.
— У нас на кухне и в столовой работать некому — трех человек выслали, а Марфута померла.
— Как так «выслали»? — спросила Лидочка.
— А к нам милиционер приходил, — сказала девочка хрипло.
— Как выслали? У нас уж третий раз проверяют — чуть кто напишет, так и проверяют: если имение Трубецких, то здесь агенты буржуазии спрятаны. А ты посмотри, как я живу, это что, я — агент, да?
Катя взмахнула полными руками, платок, которым она была покрыта — концы завязаны крест-накрест на животе, — откинулся — руки были полные, красивые. И тут же, как птица крылья, — под живот. Холодно.
— Проклятие князей Трубецких, — сказал профессор.
— У нас всегда не хватает кому обслуживать — нам и присылают черт знает кого, за комнату люди соглашаются, весь коридор засрали.
— А к нам милиция приезжала, — сказал мальчик. Катя стукнула его по затылку. Мальчик заныл. Катя сказала:
— Ты его не жалей, он мой, не обижу.
— И когда Полина появилась здесь? — спросил Александрийский.
— Скоро месяц как приехала. Голодная, мы сначала тоже думали, что беженка с Украины, с голода, а потом ее Трофим узнал. Тогда она молоденькой была, девчонка совсем. А он узнал. Я-то тут не жила, ты знаешь, я московская.
— Я знаю, — сказал Александрийский.
Лидочка увидела, что из-под лампы торчит уголок бумаги. Она вытащила сложенный вчетверо листок. На нем крупно и неровно написано несколько строк. Там, где Полина вспоминала и лизала грифель, буквы были яркими, а к концу слова карандаш становился тусклым, еле видным.
«Передайте директору, что я срочно уехала, — энергичным, почти мужским почерком, крупными буквами было написано там, — не успела попрощаться. По семейным обстоятельствам. Жалованье пускай возьмет себе. Я потом напишу, где буду, Полина Покровская».
Лидочка прочла записку вслух.
— Так и напишет, — сказала Катя, — написала им одна такая. Видно, почуяла, что пахнет жареным. Надо еще посмотреть, может, что из вещей пропало. И так разворовали — вы даже не представляете, какие люди пошли! Скоро одни стены останутся. Вы знаете, что еще три года назад тарелок было на всех по три, а то и по четыре на отдыхающего, а теперь уже еле-еле по одной. Чайники, кастрюли — все воруют, а она на кухне была.
— Катя, хватит, — сказал Александрийский. — Ты же чужую роль сейчас играешь.
— Какую роль? — откровенно удивилась администраторша.
— Простолюдинки с классовым чутьем, — сказал Александрийский и не сдержал вольтеровской улыбки — все лицо собралось в лучи морщин, а глаза блестят.
— Как знаю, так и говорю, — обиделась Катя. — Ты ведь тоже не такой простой. А в партию вступил.
— Ладно, не будем об этом. — Профессор поморщился. Теперь улыбалась Катя — словно они были дуэлянтами, обменявшимися уколами.