Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Я удивился раздражению в мой адрес.
Господин Тумана задрал тогу, под которой обнаружились широкие штаны, вытащил из кармана большой кружевной платок и кинул мне.
Платок белым скатом приплыл мне на руки.
— Так жаль, когда хоть пылинка падает на завершенную работу, — сказал Господин, и я примирился с его раздражением.
Я вытер пальцы. Мы поднялись на второй этаж.
Заиграла музыка — она лилась сверху, но оркестра не было видно.
Открылись двери в главный зал — он был так же высок, как вестибюль, видно, размещался в соседней с ним башне. Стены были белыми в золотых узорах, по стенам были развешаны гигантские полотна, изображающие пейзажи, мозаичный пол искусно изображал морское дно.
Посреди зала стояла небольшая группа людей.
Господин Тумана быстро прошел к возвышению в торце зала, где стояло кресло.
Он уселся в кресло и, увидев, что я отстал, крикнул мне:
— Да скорее же! Идите сюда.
Группа людей потянулась к возвышению. Они шли молча.
Я прошел близко от них и понял, что все они бедняки. Именно таким было мое первое впечатление. Бедняки. Бедные несчастные люди. Поднявшись на возвышение, я оказался с этими людьми лицом к лицу.
И понял, откуда возникло это ощущение бедности.
Одежда этих людей являла собой крайнюю степень изношенности, как будто была протерта многолетним употреблением, штопана-перештопана, заплатана, но при том и дырява. То же было и с обувью… И волосы у этих людей были длинными, кое-как обрезанными. И седыми.
Все они были седыми, старыми, как сама смерть.
Даже Господин Тумана, лишенный сентиментальности, был, по-моему, поражен видом этих людей.
— И это все? — спросил он.
— Все, — ответил старик из первого ряда.
— А остальные? — спросил Господин и первым ответил: — Умерли.
— Умерли, — прошелестело в толпе.
— Это чудесный дворец, — сказал Господин и смахнул слезу, чему я был удивлен. Голос его прервался, словно слезы душили его. — Это лучший в мире дворец. Можно положить тысячу жизней, но не построить такого дворца. И пускай наш гость, — он смотрел на меня наполненными слезами глазами, — пускай он подтвердит, что никогда и нигде не видел ничего подобного.
Я сказал тогда:
— Я бывал на очень многих планетах, я посетил тысячу миров. И я клянусь вам, что подобного замка и подобного дворца нет нигде. И я думаю, что никогда не будет.
Старые бедняки молчали и не смотрели на меня.
— Вы слышали? — громко спросил Господин. — Сегодня прилетает сам комиссар Галактики, и он увидит, какой дворец есть на нашей планете. Так что теперь вы можете идти и отдыхать. У вас все будет — пока вы будете жить, у вас все будет.
И тогда я, обшаривая взором эти лица, озаренный черным светом понимания, кто они и почему они так бедны и стары, увидел наконец лицо Лиины. Она почему-то держала в старческой лапке измочаленный и почерневший от старости рулон с проектом дворца. Она высохла и была непохожа на вчерашнюю Лиину, но глаза остались прежними — если видеть только глаза.
Она не хотела узнавания. После первого проблеска радости от встречи наших взглядов она отвела глаза и сразу растворилась в кучке стариков и старух.
— Идите, — сказал Господин, — идите, помойтесь, отдыхайте. Вы можете выбрать одежду в моих кладовых.
Они пошли прочь. Покорно. Уже забытые. Я ждал, что Лиина обернется, а она не обернулась.
— Сколько их было? — спросил я.
Один за другим старики втягивались в открытые двери. И исчезали.
— Когда? — спросил Господин Тумана.
— Вчера вечером.
— Шесть тысяч. Если нужна более точная цифра, я ее для вас прикажу найти. Но сами понимаете… многие умерли. Но не от беды, не от случайности — от старости. Я думаю, что не надо рассказывать господину комиссару о том, что этот замок построен за одну ночь.
Я согласился с Господином Тумана. Но он, словно не был уверен, правильно ли я его понял, пояснил:
— А то у вас будут думать, что мы можем делать такое всегда… Но у нас есть один мост, он был построен семьдесят три года назад, когда…
— Я помню.
— И этот дворец. А больше такого не будет. Ведь он строится раз в жизни.
Я знал, что все равно комиссар узнает об этом. Или узнают люди, сопровождающие его. Я сам могу проговориться.
Днем приехал комиссар. Он милый человек, мы давно с ним работаем вместе. Я тогда же, вечером, когда мы остались в каминной — схожей с готическим храмом, устланной коврами и шкурами зверей зале, — рассказал ему, что дворец был построен за ночь, что вчера еще — я сам уверен в этом — на месте дворца был пустырь.
Господин комиссар не поверил мне. Сначала не поверил. Может быть, потому, что в моем голосе не было уверенности. Может быть, потому, что я все равно подозревал себя в странном состоянии безумия.
На следующий день по холодку мы гуляли с комиссаром по городу. Город все еще был тих и словно задумчив.
— Наверное, многие, — сказал комиссар, и я понял, что он уже поверил мне, — за ту ночь потеряли близких. А если они возвратились… то это печальный парадокс.
Я услышал, как наверху скрипнуло. Я поднял взгляд. На втором этаже распахнулось окно, и оттуда к моим ногам упал ветхий рулон бумаги. Комиссар поднял его, а я смотрел наверх и увидел Лиину, которая сначала отшатнулась от окна, но затем вновь приблизилась к нему. Ее сухие сморщенные губы раздвинулись словно в улыбке, она хотела что-то сказать мне, но не сказала — я думаю, что в моем горестном взгляде она увидела нечто обидевшее ее. Но во мне не было желания ее обидеть.
Окно закрылось.
Комиссар протянул мне рулон.
— Это вам? — спросил он.
— Да, — сказал я. — Это первый проект вашего дворца. Он был нарисован вчера. Его нарисовала девушка, и мы с ней гуляли вчера вечером по этому городу… Вы ее видели сегодня.
Мы шли молча. Город был пуст и печален.
— А давно вы впервые поцеловали девушку? — вдруг сердито спросил комиссар. — Давно выпили первый бокал вина, давно похоронили мать? Давно?
— Вы хотите сказать, что вчера? — улыбнулся я.