Вещая моя печаль. Избранная проза
Шрифт:
Смолото зерно, починена телега. Всё это проделал Ефим легко и проворно, оглядываясь на спящую бабу. Уж очень захотелось сделать ей приятное. Знать, хватила лиха, едут на ней, как на тягловой лошади. Сам Рыло, небось, не поехал, её отправил, надрывайся, баба.
Ефим раскладывает костерок, легонько трясёт спящую за ногу.
– Слышь, голуба… голуба, время вставать.
Баба заойкала, увидев на телеге уложенные мешки с мукой.
– Только задремала, кажется…
– Солнце за твою
Оба идут к реке. Женщина черпает ладошкой воду, отфыркивается, стирая капли с лица. Ефим скидывает рубаху, плещется и обливается с удовольствием. Баба снова со страхом смотрит на страшный волосатый торс мужика, пятится от воды. Ефим зачерпывает пригоршни воды и кидает на бабу.
– Не озоруй, Ефим Иванович…
– Ладно, ладно, не ругайся. Пошли ушку сварганим, до дому тебе не близко, протрясёт.
Сбегал к себе домой, притащил ведро картошки и пестерь.
– Ставь котелок на огонь, картошку почисти, а я мигом за рыбёшкой слетаю.
В хитром колодце-заводи всегда есть у мельника на запас живая рыба. Волочагой выхватывает пару приличных щурят, кидает снасть на черёмуху и возвращается к костру.
– Я и спасибо сказать не успела, прости, Ефим Иванович, – встречает его женщина, – как бы я теперя…
Ефим отмечает про себя, что прибралась баба, похорошела…
– Да чего там, – отмахивается, заглядывая в котелок. – Так… Забулькало? Потроши щурят, а я ещё сбегаю в одно место.
Когда возвращается, женщина уже поджидает его.
– Может, рыбок спускать?
– Рыбок… Ха-а-хх. Опускай. Это не рыбки, а щурята, – Ефим вытряхивает содержимое пестеря на разостланное полотенце.
– Как Параня склала, так всё и лежало с последнего раза, – со вздохом сказал он.
Баба молча уложила обратно в пестерь всю посуду и пошла ее мыть к реке.
«Вот-те на. С характером, оказывается», – мелькнуло в голове Ефима.
– Слышь, а как тебя звать-то?
– Анной, – как аукнулась та.
«Анна… Мать-покойница тоже была Анна, Царство ей Небесное. Анна…»
За ухой Ефим стал уговаривать Анну выпить стаканчик водки, ведь не зря же он за косушкой бегал. Едва уговорил.
– Сказывают про тебя, Ефим Иванович, что нелюдим ты… Сижу вот, а всю до костей пробирает. Сама не знаю…
– Пустое колоколит народ. Слыхал, что меня уж к водяному в родню записали, мужики и те боятся на ночь оставаться. А я всё Параню забыть не могу.
Уха показалась мельнику на редкость вкусной. Ефим спрашивал про житьё-бытьё, про хозяйство, свёкра, про деревню. Отмечал, что бог умом бабу не обидел.
– Не знаю, как и отблагодарить тебя, Ефим Иванович, – старательно перемывая посуду, сказала Анна.
Мельник
Ефим шёл рядом с повозкой. Ему не хотелось отпускать женщину, ведь вместе с её уходом снова придёт тоска и одиночество.
– Стой, Анна, – неожиданно решившись, сказал он, – стой! Выходи за меня замуж.
– Что ты, Ефим Иванович, что ты, бог с тобой! – опешила баба. – Да что ты, право… Ведь у меня мужик есть.
– Тьфу, не в обиду будет сказано, не жив твой мужик. Два года не два дня, вернулся бы.
– Что ты, Ефим Иванович, ведь венчана я!.. Что люди-то скажут? Может, жив Ванька? Как потом-то? Ой…
– Плюнь ты на собачий лай. Да один свёкор тебя в гроб загонит! Смотришь на него, как на божницу. А жизнь-то одна дадена, худая и хорошая. Нам с Параней Бог детишек не дал, а так уж хотелось… Любить меня твой Ильюшка будет, вот увидишь. А что поп? Поп за деньги венчает и отпевает, замолит, если грех какой. Приглянулась ты мне, Анна…
– Давно я, Ефим Иванович, без мужика, а жила честно, подолом не трясла…
– Не отпущу, пока слова твёрдого не услышу. Годы мои не те, чтобы, как рекрут, за ригами волочиться да шептаться. Согласись, Анна! Жить будешь как у Христа за пазухой, словом не наднесу…
– Как тут жить-то? Народу нету, дико всё, я этой мельницы сыздали боюсь.
– Привыкнешь. А что народ? Каждый день народ, новости из первых рук. Хозяйка мельнице нужна. Раньше четыре хряка землю рыли у сарая, теперь замухрышка один ползает.
Ефим смотрит на Анну. Мысли Анны беспорядочны от такого поворота дел:
«Нет, такие мужики не обманывают. И правда, может, нет Ваньки в живых, а я смотрю на свекровьи сопли, ни вдова, ни мужняя жена, ломи от зари до зари, угождай, а им всё неладно. Горелой коркой попрекают… А он… По мне так и нисколько не старый, вон как меня на телегу кинул. Медведушко… Ой, грех-то какой…»
– Свёкор, Ефим Иванович, сарафана за мной рваного не даст.
– В нарядах ли дело-то? Чай, есть у меня на что наряды завести.
– Не попрекнёшь потом?
– Бог ты мой, Анна, не корову в хлев завожу – бабу в дом беру, да разве можно?
– Тяжело тебе будет, Ефим Иванович. Сравнивать меня во всём с Параней будешь. Не забыть тебе её, хоть и не прошу об этом.
– Что моё, то моё. Не тронь её, ладно?
– Говорим-то с глазу на глаз, и поверить не знаю как…
Ефим крестится, призывая в свидетели мать-покойницу и небесную твердь, ангелов и сосновый бор.
– Только без попа я несогласная. Как без попа-то?