Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

Гецадзе Акакий Исмаилович

Здешние соседи не были такими как Царо, они не считали воровством, когда мы лакомились их фруктами. Более того, в деревне любили повторять: если бы груши и яблоки имели рты, то сами давно съели бы друг друга, потому для ребёнка их грешно жалеть.

Но Кучу явно не хватало одних только фруктов, ему хотелось чего-нибудь другого, поплотнее. А за этим не нужно далеко ходить, достаточно было шмыгнуть в амбар бабушки Тапло.

Но бабушка заметила это и однажды, делая вид, что беспокоится, спросила:

— Послушай, пострелёнок, ты знаешь, что у меня в амбаре чёрт заперт?

— Правда?

— Конечно! Если туда кто-нибудь

посторонний войдёт, он схватит, сунет его в бурдюк и заберёт к дьяволам. Ты-то боишься его?

— Я очень боюсь и чертей и леших!

— Тогда без меня не ходи в амбар, не то унесёт — и поминай как звали!

На другой день в амбаре оказалась вылизанной баночка мёда, а из глиняного горшка пропал целый круг сыра.

— Господи! — произнесла бабушка. — Я ведь знаю, что ты один не осилишь столько! — Потом вдруг спросила: — Ты, часом, никого не видел там?

— Нет. А впрочем, бабуля, у тебя же там чёрт сидит, он, наверное, слопал всё, а потом улетел. Пойди посмотри, может, он ещё там?

Бабушка прикрыла рот рукой, чтоб не рассмеяться, и, еле сдерживаясь, погрозила мне прутом:

— Пошёл отсюда, негодник! Жалко, что я вас с Кучуникой не заперла в свинарнике: тогда этот чёрт ни мёда бы ни вылизал, ни сыра не стянул!

Я знал, что бабушка не ударит меня, но на всякий случай отскочил в сторону и стал за дверью.

Она смягчилась:

— Смотри, глупышка, ешь сколько хочешь, но этого обжору сюда не пускай! Ему же целой коровы мало, с рогами и ногами обгложет её!

Бабушка говорила правду: Кучу был настоящим обжорой, он запихивал себе в рот громадные куски и глотал не разжёвывая, и никогда не чувствовал сытости. Бабушка Тапло была совершенно права, но и я был по-своему прав: без Кучу у меня пропадал аппетит, не морить же себя голодом? Поэтому я сам ел, и нового друга угощал.

Прожорливый кабан и поминальные свечи

Бабушка Тапло плохо видела, да и ноги уже не особенно повиновались ей, однако целыми днями она не переставая работала и суетилась.

То притащит из лесу мешок орехов, потом соберёт кизил, обдаст его кипятком и вымесит на дощечке сладкий лаваш. Или наполнит два больших чана пантой — дикой грушей и перегонит на водку. Словом, работы у неё хватало, и поэтому ей было не до меня. А я был только рад этому, потому что когда бабушка была дома, мне негде было особенно разгуляться, да и Кучуна не любил попадаться ей на глаза.

Обычно бабушка никогда не поручала мне никаких дел, да и сам я не горел желанием ей помочь. Но когда изредка, бывало, я предлагал ей свои услуги, она отмахивалась от меня: больше убытка, нежели пользы, — говорила она в таких случаях.

Единственное, что вменялось мне в обязанности — следить за калиткой во дворе.

Не подумайте только, что в этой деревне боялись воришек. Воровства там тогда попросту не существовало. Мы крепко-накрепко запирали двери от потерявшего совесть прожорливого кабана. Стоило этому негоднику увидеть, что хозяев нет дома, он буквально вламывался во двор, отворял калитку сильными ударами своего рыла, и не дай бог, если мы не поспевали прийти вовремя: тогда весь двор бывал перевёрнут. Вот я и стал сторожем у этой калитки. Бабушка теперь могла не беспокоиться за свой двор, и, кроме того, она всегда знала: дома я или мотаюсь по окрестностям.

Однажды ночью пошёл сильный дождь. Бабушка с

раннего утра, взяв две увесистые корзины, пошла в лес по грибы. Мы же с Кучуной, сбив кучу орехов, увлечённо играли на просохшей дороге. Счастье попеременно улыбалось то мне, то ему. Мы с ним так заигрались, что я забыл уже обо всём на свете. Но зато, вернувшись домой, я чуть не упал, в обморок со страху: калитка была настежь открыта, а в комнате возле топчана валялась опрокинутая кадка из-под кукурузной муки. Весь пол был перепачкан мукой. Кабан сожрал муки столько, сколько в него влезло, потом, обожравшись, вывалялся в муке и теперь тихонечко похрапывал от удовольствия. Вырывавшийся из его ноздрей воздух рассеивал муку далеко вокруг, а перед носом его пол был такой чистый, словно его только что подмели. Спасибо, что этот негодяй не догадался ещё влезть на топчан и не повалился в постель. Вот было б дело! Пёстрый, словно исполосованный кнутом, кабан казался теперь совершенно белым.

Завидев меня, он как ошпаренный вскочил и, повизгивая, понёсся прочь, хотя я от испуга даже с места не сдвинулся. Со спины его посыпалась мука, поднявшись над ним столбом белой пыли, и когда кабан выбежал во двор, он принял уже свой обычный вид. Мне стало стыдно: какими глазами я посмотрю теперь на бабушку! Этот разбойник, правда, и раньше нередко врывался в дом, но такого переворота ещё не устраивал.

Я тут же решил бежать домой, но что я сказал бы дома родителям? Поэтому я оставил мысль о побеге. И вообще лучше уж остаться с бабушкой Тапло, чем без дела толкаться в Сакиваре. Я знал, что она не скоро вернётся из леса, и нужно постараться, чтобы она не заметила следов набега. Загнав под топчан орехи, я бросился за помощью к Кучу, и как только он пришёл, мы сразу же завертелись.

Вначале мы откатили и поставили кадку на место, потом собрали верхний, не испачканный слой муки и высыпали его обратно, всё остальное начисто вымели и выбросили в такой овраг, куда, кроме чёрта, никто не наведывался. Потом мы заперли калитку и вычисти ли кабана, не оставив на нём и крупинки муки. Словом, мы с Кучуной, даром что побратимы, здорово намучились и даже взмокли. Но старания наши не пропали даром. Только Кучу вышел, как пришла бабушка. Уже смеркалось. Она ничего не заметила. Изрядно устав за день, она наскоро поужинала и тут же заснула. Наутро она поднялась рано и снова поспешила в лес.

Вот когда я воздал хвалу господу богу, отнявшему у бабушки Тапло свет в глазах!

* * *

Дни, проводимые мною в материнской деревне, были похожи друг на друга, и только суббота была не такая как все.

В этот день бабушка вставала ни свет ни заря и тотчас же принималась хлопотать у огня. Она становилась удивительно подвижной и расторопной, жилы на руках её набухали, а испещрённые морщинками щёки покрывались румянцем. Потом она придвигала к очагу небольшой столик и ставила на нём варёную свинину, жареную курицу с вином, разные пироги, хачапури, мёд, фрукты и другую снедь. Да, в этот день она не забывала ничего из того, что любил покойный дед Караман. Затем, когда стол был накрыт, она ставила на нём две длинные восковые свечи и зажигала их. Потом, усевшись на треножнике, истово крестилась, пока свечи не догорали до конца. Старушка тихо нашёптывала молитвы, а маленькое пламя свечей трепетало, словно тоже молилось по-своему. Эта трапеза была поминальной по деду.