Весеннее чудо для мажора
Шрифт:
— Отпусти меня, пожалуйста, — попыталась выскользнуть из хватки его руки, удерживающей меня, но Андрей лишь сильнее ее сжал — вот больной, слабый, а силища такая, что синяки стопроцентно останутся. Не особо он сейчас свою силу контролирует.
— Никуда ты не уедешь!
— Да не собираюсь я! За аптечкой дай сходить.
— Не отпущу, — нахмурился Булатов.
— Андрей, ты же хотел сексапильную медсестру, — подошла я с другого бока, даже ласки в голос добавила — сейчас можно, а как выздоровеет, тогда и вернется моя обида на него. — Так давай я тебе ее устрою,
— Никуда не пойдешь, — продолжил этот несносный упрямец.
Тогда я всхлипнула. Громко, жалобно. И Андрей открыл глаза.
— Больно, ты так ладонь сдавил, — скривила я губы, и Андрей тут же отпустил, а я отпрыгнула как кенгуру — от кровати и до прохода, сама не знаю, как умудрилась. — Лежи. Я за лекарствами. Ты бредишь.
Андрей нахмурился, но глаза не закрыл. Это даже забавно — то, как он таращится, если бы я сама не знала, насколько это тяжело: держать глаза открытыми, когда они слипаются, и чувство такое, будто в них стеклянную крошку насыпали.
У меня подобное было, когда я грипповала. Но то был вирус, а Андрей… ну здоровый же бык, и вот так его сломила ночь на крыльце?
Я бы даже подумала, что он придуривается, но Булатов не такой уж хороший актер. А если научился так играть, то ему на сцену пора, ведь сам Станиславский, уверена, вскричал бы: «Верю!», глядя на этого умирающего. Так что нет, не притворяется.
И оттого жутко. Лучше бы он снова играл. Тяжело видеть его больным, неприятно. И мысли в голове мелькают абсолютно нелогичные, учитывая все то, что Андрей сделал — что лучше бы это я вот так простыла, и в бреду лежала, а не он.
«Если к вечеру не станет лучше, то вызову скорую, и все тут» — решила я, раскладывая все имеющиеся лекарства на кухонном столе.
Лекарств у меня много, все родственники снабдили, да так, что мне хоть сейчас можно на дому клинику открывать. Или полевой госпиталь… что, впрочем, я и сделала, кажется, впустив этого захватчика.
— Андрей, приподнимись, — я вошла в комнату — он не спал, прислушивался, лицо напряженное — неужели до того горячка довела, что и правда решил, что я сбегу? — Вот, хорошо, — подсунула ему под спину еще подушку. — Это жаропонижающие, выпей, — протянула ему таблетку и стакан теплой воды.
— Да хоть яд, — слабо улыбнулся он, проглотил пилюлю, и закашлялся. — Черт, ненавижу болеть!
Я кивнула, и начала потчевать Андрея лекарствами — заставила выпить ложку мерзкой, сладкой микстуры от кашля, закапала нос, который начало закладывать.
С микстурой было хуже всего — отнекивался как ребенок, чуть ложкой в лоб не дала. И тут же папу вспомнила. Вроде, это уже из анекдотов, но папа у меня именно такой — когда болеет, он невыносим. Даже при легкой простуде он умудряется вытрепать нервы всем домочадцам: стонет, страдает, чуть ли не завещание писать собирается.
Хорошо хоть болеет редко.
Андрей, видимо, из той же категории мужиков — из тех, кто в болезни доводит до белой ручки.
— Уфф, — я откинула спрей для носа на стол, и с укором взглянула на парня. — Теперь спи, сейчас
— Нет, со мной останешься. Не хочу я есть. И молока с маслом тоже не хочу, — скривился он. — Даже на слух мерзко, а пробовать это я тем более не собираюсь.
— Будто в детстве тебя эти не пичкали, — закатила я глаза. — Тебе повезло, что у меня нет собачьего жира. Меня вот им пичкали: глотаешь ложку, и тут же запиваешь крепким чаем.
— Фу, — его снова начало колотить, я подоткнула одеяло, и потянулась к градуснику. — Нет, Лиз, меня не особо лечили. Матери не стало, когда я совсем мелкий был, да и по рассказам Антохи, моего старшего брата, ей дело только до отца было, а не до нас с ним. Тетка только поучать могла: кормила, одевала, и все на этом. Я с ней жить стал, когда мама умерла, а отец ушел к другой бабе. Антоха меня к себе забрал не так чтобы давно. Так что когда я болел, я просто спал. Сейчас сам в ахере, что меня так развезло — вроде часто на улице ночевал, даже зимой, в заброшках спал. Правда, я вискарем тогда грелся, а тут… хер знает.
— Ничего, вылечу, — тело действовало против моей воли. Потянулась к чуть влажным от пота волосам парня, провела по голове, по щеке, и он улыбнулся.
Еще и потерся об мою ладонь.
— Ты как пес, — хихикнула я, и Андрей открыл глаза.
Даже вскочить собрался.
— Пес! Лизка, я ж Булку забрал — помнишь, вместе выгуливали с тобой?
— Чокнутая хаски?
— Да. Она дома у меня, нужно покормить, и…
— И я все сделаю, а ты будешь отдыхать, Булатов, — перебила я строго — с больными и вредными только так и надо. — И бульон будешь пить, и молоко с маслом, и вообще все, что я захочу. Ясно?
— Деспот. Абьюзер, — поддел он меня. — Только, умоляю, не собачий жир! Как я после этого Булке в глаза буду смотреть?
— Дурак, — усмехнулась я.
И продолжила сидеть рядом. А ведь нужно идти Джульетту доить, кормить, чокнутую псинку Андрея проведать — а она именно что чокнутая, как почти все хаски. Бульон готовить, умыться, помыться, дипломом заниматься, и Андреем. Дел много, а я все сижу рядом с ним, хотя парень уже не удерживает силой и не сильно бредит.
Как-то хорошо стало. Уютно. Он в моей кровати, не дерзит почти, без всяких следов помады… нет, я это точно не забуду, но на минуточку ведь можно! Забыть, и притвориться, что все у нас хорошо: приболевший парень и любящая его девушка.
И жалость пробирает. За нее Андрей мне бы голову открутил, если бы понял, что я чувствую, но… никто им не занимался? Брата его старшего я помню — видела пару раз, и, честно говоря, он меня напугал. Молчаливый, весь из себя, словно не из нашего мира, а из того, где все в пиджаках и галстуках. Папа мой, наверное, тоже из этого мира, но он улыбчивый у меня, мама вообще утверждает, что отец — тот еще разгильдяй, а у Андрея…
… брат — сильно старше, суровый такой, сдержанный.
Тетка, которая будто не ребенка растила, а домашнее животное, им ведь тоже — еда есть, дом есть, и довольно.