Весенняя вестница

Лавряшина Юлия Александровна

То, что сейчас она цеплялась к Мите, было не более, чем безобидной игрой. Ей просто нравилось иногда поддразнивать его, ведь Стася догадывалась, что он будет рад и тому, что она его просто замечает.

– Давайте лучше вызовем кого-нибудь другого, – предложила Алька, уловив, что брат уже начинает нервничать. – А то с этим Шекспиром вечная неразбериха… То ли он был вообще, то ли нет. Может, не одного духа надо вызывать, а двоих? И тогда они разговорятся…

Стася сначала взглянула на нее с веселой рассеянностью, как бы

не совсем понимая, о чем идет речь, а потом вдруг посерьезнела.

– Не верю я в эту бредовую легенду о супругах, писавших под именем Шекспира, – сказала она, продолжая обращаться к Мите, но уже с другим выражением. – Разве можно писать о любви с кем-то на пару? Это уже извращение какое-то…

Машинально разглаживая бумажный круг, Митя напомнил, не посмотрев ни на сестру, ни на Стасю:

– В их браке и так было полно странностей, так что одной больше, одной меньше… Вспомни хотя бы, что физической близости между ними не было.

Стася засмеялась:

– Я же говорю: извращение! Они и стихи могли создать только бредовые. Вдвоем "Анжелику" можно состряпать, но не "Гамлета".

– Может, они были настолько близки духовно, что чувствовали, как один, – угрюмо заметил Митя, обводя пальцем нарисованную букву "Н". – Поэтому и физического влечения не возникало. Кого потянет к себе самому?

– Ну, всякое бывает!

Алька легонько пнула ее под столом. От подобных разговоров о сексе брат начинал задыхаться, в любом слове отыскивая намек, что у него с этим не все в порядке. Из того, что Митя говорил до сих пор, Аля поняла: он пытается в очередной раз подвести Стасю к мысли, что и между ними возможен брак, даже если с ее стороны и не чувствуется той самой физической тяги. Как Стася ни старалась, он до сих пор не мог поверить, что этому никогда не бывать.

"Почему? – спрашивали его тоскующие глаза. – Ведь мы же старые друзья… Мы нужны друг другу…"

Алька посмотрела на хмурое лицо брата, надеясь, что он заметит ее. Когда-то в юности Митя сказал, что, наконец, разгадал тайну ее взгляда.

"Какую тайну?" – Алька тогда страшно удивилась. Коротко посмеиваясь, он объяснил, что серый кружок ее правого глаза чуть смещен к центру. Почти незаметно, но эта едва уловимая косина придает ее взгляду выражение удивленной и трогательной доверчивости.

"Поэтому, когда я собираюсь тебе всыпать, смотри мне прямо в глаза, тогда у меня рука не поднимается", – великодушно подсказал Митя.

Ему всегда необъяснимо нравилось то, что они – разнояйцовые близнецы, и в детстве он часто повторял это к месту и не к месту. Посторонним даже трудно было признать в них брата с сестрой, ведь длинная носатая Митина физиономия ничего общего со скуластой, курносой Алькиной мордочкой, в которой не было бы ничего особенного, если б не цепляющий за сердце взгляд.

Он-то и поймал семилетнюю Стасю, когда брат с сестрой только переехали в новый двор после развода родителей. Красивая девочка с густым, черным "хвостом" шла по двору, откровенно задрав нос, но, мельком взглянув на сидевшую в песочнице Альку, остановилась, точно запнувшись. С минуту она беззастенчиво рассматривала новенькую, а потом с неожиданным в ней состраданием спросила: "Девочка, кто тебя обидел?" Алька, которая чувствовала себя превосходно, сразу сдружившись с дюжиной девчонок, честно ответила: "Никто". Но Стася ей не поверила. Митя подозревал, что она до сих пор пытается выяснить: от кого же следует защищать его сестру?

Через несколько дней они встретились в художественной школе, и с тех пор уже не отпускали друг друга, хотя и записались на разные отделения. Стася решила заниматься лепкой, Альке же хотелось рисовать. Этим она и занималась до сих пор, так больше ничему по-настоящему и не научившись. А Станислава возвращалась к лепке только в периоды раздражения или депрессии, или просто устав от своей сумасшедшей работы на радио, где она была и диджеем, и коммерческим директором. Теперь свое детское пристрастие она называла "материальной медитацией", и утверждала, что когда она лепит, то ее завораживают собственные движения.

На счет своих художественных способностей Стася никогда не заблуждалась, даже в пору тщеславной юности, и открыто признавала, что талант – это у Альки, а она так… отдыхает душой… Тем не менее, Станислава сняла целый этаж, в одной квартире поставила печь для обжига и притащила туда все необходимые материалы, а в другой устроила мастерскую для Альки, которая сюда и переселилась.

Сама Стася здесь ночевать не оставалась, потому что, если она не возвращалась домой, отец начинал распекать мать, и это могло растянуться до утра. Дочь ее жалела.

– Ну, так что будем делать? – вмешалась Алька, надеясь прервать неловкий разговор о браке и отсутствии физической тяги. – Может, попробуем Есенина? Помните, в детстве мы его вызывали?

– И что он тебе наобещал? – спросил Митя, как ей показалось – с облегчением.

Безотчетным жестом заправив за ухо волосы, как делала, когда терялась, Аля растерянно призналась:

– Да я не помню…

– И я тоже! Потрясающе! – опять расхохоталась Стася, но следом вдруг сморщилась, прислушавшись к чему-то в самой себе.

Алька, которая все замечала, сразу встревожилась:

– Ты что?

Она отмахнулась:

– Да ерунда! Желудок, что ли… Верите, я до сих пор не знаю, где у нас что находится!

– Аппендикс справа, – заявил Митя тоном старого патологоанатома. – Такой, знаете ли, мерзкий отросточек…

– Только его мне сейчас не хватало, – Стася опять на секунду затихла. – Вроде, отпустило. Господи, времени-то сколько! Через шесть часов у меня эфир, поеду-ка я домой.

Алька сделала умоляющие глаза: